ВОРЖИШЕК (в сторону). Так может, Голем ее и придушил за то, что покрывала прелюбодеек?

МАРТИНА (гневно). Чего же он сперва самих прелюбодеек не поубивал? Нет уж, панове, если вы и дальше хотите злословить про мою сестру, то хотя бы не делайте этого здесь. Проявите уважение к покойнице! Выходите на улицу, там найдется много желающих почесать языки. Но даже самые отчаянные клеветники не обвинят Эльжбету в позорных грехах. Вот и вы не смейте!

Сцена четвертая

Ратушная площадь Праги. МАРТИНА идет неторопливо, ее каблуки стучат по булыжниками и каменным плитам, которыми вымощена площадь.

МАРТИНА (рассказывает). Полицейские обыскали наш дом, впрочем, не особо старательно. Не подняли половицы, по стенам толком не постучали, а потому три моих тайника с награбленным добром остались нетронутыми. Спровадила я тощего и мордатого вскоре после трех – как раз пане Ктибор возвращался с рынка, громыхая бидонами. По нашему молочнику можно часы сверять. Жена у него больно строгая, знает наверное, что молоко пражане покупают до полудня, пока не скисло. Немцы, те могут и до двух, но уж после – никто не подойдет. Потому все нераспроданное просто выливается в сточную канаву. И если муженек не вернулся вовремя, пани Собеслава начинает подозревать, что он пьет пиво в господарне. Готовит колотушку, чтоб встречать охальника тумаками…

Полицейские больше не позволяли себе грязных намеков, но их слова заронили в мою душу сомнения. А вдруг у Эльжбеты и вправду был тайный воздыхатель? Он добивался… Ну, вы и сами знаете, чего эти мерзавцы обычно добиваются. Только сестра все равно не согласилась бы. Она все уши прожужжала: «Не поддавайся на уговоры, Мартинка! Береги себя до свадьбы!» Будто меня кто-то уговаривает. Это она красоткой была, а я серая мышь. Ну, так мне оно и выгоднее – юркнула туда, шмыгнула сюда, хвостиком махнула и кошелечек долой.

Могла ли Эльжбета хитрить? Могла, конечно. Чем она лучше меня? А я про свои делишки сестре не рассказывала. Если прав старый следователь, и Голем тут ни при чем, то убийство совершил человек. И я найду эту сволочь, пусть даже придется перетрясти весь город, как колоду карт!

Три часа я расспрашивала всех наших соседок, лавочников с окрестных улиц, прачек в полоскальне, даже старую сводницу из притона на Целетной улице – никто и словом не обмолвился, что знает, с кем закрутила Эльжбета. Когда я уже совсем отчаялась, появился босоногий мальчишка лет десяти. Спрыгнул с дерева на дорогу, прямо передо мной, встал подбоченясь, словно статуя на Карловом мосту.

ПАВОЛ (с прищуром). Ты, что ли, про Элишку допытываешься?

МАРТИНА (тоже с прищуром). А ты с чего это взрослую панночку Элишкой называешь?

ПАВОЛ (важно). Мне-то можно! Дружили мы.

МАРТИНА (презрительно). Не маловат, дружить-то? Небось, таскался за ней на речку, да подглядывал из кустов, как белье полощет. Стоило Эльжбете юбку подоткнуть, чтоб подол не замочить, а ты на ее стройные ножки таращился. Так что ли, озорник?

ПАВОЛ (шмыгая носом). Ну, чего ты! Чего взбеленилась? Я ж наоборот всегда, как завижу Элишку издали, прогонял ватагу, что на прачек пялится, а на обратной дороге помогал корзину донести до дома. А теперь все говорят, ее Голем убил…

МАРТИНА (грустно). Убил, это точно. А Голем или нет, я как раз выясняю. Тебя самого как звать-то?

ПАВОЛ (шмыгая нососм). Павол.

МАРТИНА (осторожно). Скажи, Павол… Раз ты часто с Эльжбетой на речку ходил, да потом в городе встречал… Может заметил рядом с ней кого? Повзрослей тебя?

ПАВОЛ (обиженно). Скажешь тоже! Не было у Элишки никого другого. Только со мной везде ходила!

МАРТИНА (притворно вздыхая).