— Вот что, иноки божьи, пора вам доказать свою преданность богу и его святой обители, а не возле… баб. Мигом седлайте коней и поезжайте с моими письмами. Только никто не должен вас видеть и никто не должен знать, что вы уезжаете. Слышали?

— Слышали. Только пурга сейчас, отец игумен, света не видать.

— Пурга пургой, а то, что нужно для бога, то нужно. Ни минуты не теряйте, если вам не хочется в Сибирь.

И, не глядя больше на иноков, сел к столу, достал монастырские бланки и размашисто написал:

«Его высокопреосвященству епископу олонецкому.

Ваше высокопреосвященство! Произошел у нас такой случай, о котором следует немедленно сообщить властям: инок Иннокентий, пребывающий под моим наблюдением, готовит целое восстание против монастыря и назначил выступление своего сброда, который он привел, через несколько дней. Намерение его — разрушить монастырь и идти куда-то добиваться прав. Выводов не делаю, поскольку мудрость вашего преосвященства способна сделать их сама.

Игумен Муромской обители

иеромонах Меркурий».

Во втором письме он был по-военному краток.

«Господин полковник! Срочно нужны полсотни бравых забайкальских казаков и десятка два жандармов. Операция — арестовать Иннокентия и выпороть несколько сот спин взбунтовавшихся богомольцев, намеревающихся разрушить мой монастырь. Немедленно снаряжайте экспедицию, чтобы не было поздно.

Игумен Муромской обители

Меркурий».

Окончив писать, игумен обратился к Остапу и Василию:

— Нигде и ни зачем не останавливаться. Если лошади не пройдут, берите лыжи. Вспомните молодость. К жандармскому полковнику торопитесь изо всех сил, это наиболее необходимо.

Монахи взяли бумаги и вышли. Отец Меркурий, набросив шубу, вышел сам проследить за отъездом иноков. Прошел с ними за ворота и постоял, пока оба скрылись в непроглядном мраке бешеной метели. И только тогда возвратился в келью, сел в кресло, укутал ноги английским пледом и, закурив сигару, достал бутылку вина.

— Теперь посмотрим, чья возьмет.

Игумен налил себе вина и погрузился в думы.

Муромскую обитель объяла какая-то зловещая тишина. Только ухарь-ветер вертелся по опустевшему подворью, завывая в створах высокой стройной колокольни, и слегка позванивали колокола.

Непрерывно вихрился и сыпал снег…

12

Бледно-желтое солнце выглянуло из-за туч. Пурга улеглась. Ясная морозная погода оживила подворье монастыря: засновали люди, зажглись лампады перед иконами, с высокой колокольни разнесся гулкий звон, сзывая верующих к службе.

Игумен стоит суровый и хмурый перед алтарем, сердито читает первую часть литургии. На клиросе чинно поют монахи, безразлично перелистывая давно уже вызубренный текст молитв. Они тихо переговариваются, неловко переглядываются. В церкви, кроме монахов, — никого. Это удивляет братию: последнее время в церкви было полно людей. Заглядывает братия за царские врата: интересно, как чувствует себя отец игумен и какое впечатление производит на него это внезапное безразличие богомольцев к службе божьей.

Отец Меркурий читает, выглядывает, прислушивается, сходятся ли богомольцы.

Но в церкви пусто. Только свои монахи перешептываются да поют на клиросе. Меркурий подзывает пономаря.

— Позови-ка ризничего. Пусть немедленно зайдет ко мне в алтарь.

Пономарь послушно вышел. С притвора вернулся к алтарю взволнованный.

— Выйти, отче, нельзя. Паломники запрудили выход, что-то по-своему лопочут и никого не пускают ни в церковь, ни из церкви.

— Не может быть! Кто смеет не выпускать, если я велел ? Пойди и позови ко мне ризничего.

Пономарь снова вышел и через минуту вернулся опять.

— Не монахи, а кретины, — люто прошептал игумен.