— Мы никого не прогоняем, — сказал отец Ананий, снова наливая. — Пей, раб божий, да рассказывай дальше. — Иван повеселел. У него зашумело в голове, в глазах замельтешило. Опорожнив рюмку, опустошил тарелки. За третьей пошла четвертая — и вот уже отец Ананий кажется ему мордастым, громадным, как гора, чучелом, а эконом смешно завертелся вдруг на своем стуле. Иван тихо засмеялся.

— Ну, и что же ты надумал? — спрашивал отец Ананий.

— Я? Надумал я… надумал бросить к чертовой матери село. Надоело. Он не дает мне покоя… все выспрашивает… цепляется…

— Кто?

— Кто? Да тот… Николай Гурян. Он догадывается. Но черта с два донюхается. Иван не дурак. Иван знает, что делает… Что с воза упало, то пропало. Ищи…

Отец Ананий налил снова. Иван схватил рюмку и выпил. Поставить ее на стол он уже не смог. Рюмка скатилась на мягкий ковер. Отец эконом поднял ее.

— Так чего же он цепляется? — спросил эконом.

— Кто? Вы? Ты? Гы-гы-гы-ы! — засмеялся Иван. — А ну, покажи спину! — И он грязно выругался.

— Иди, отец эконом, не зли его.

Отец эконом вышел. Отец Ананий начал испочедь.

2

Часы показывали шесть. Отец Ананий все еще задумчиво ходил по келье.

— Такое мурло! — вслух восклицал он и опять мерил шагами келью. — Умный мог бы сделать невесть что, а это хамье еще исповедуется, кается… Плачет, пьяное рыло… Вот уж, действительно, скотина.

Отец Ананий все ходил и ходил по келье в глубокой задумчивости. Все зря. Иван, хоть и пьян был, не открыл своей тайны до конца. И как ни допытывался отец Ананий на исповеди, тот обходил главное. Отец Ананий припоминает исповедь, каждое Иваново слово. Под епитрахилью — пьяная рожа, посиневшая от напряжения. Глаза блестящие, налитые кровью, слова путаные, язык пьяно заплетается. И история, вложенная в те слова, тоже запутанная. А слова хитрые. Отец Ананий позвонил. Вошел Василий.

— Пришли сюда эконома.

Отец Ларион вошел, удивленный ранним вызовом. Отец Ананий сам закрыл за ним дверь.

— Слушай, отец Ларион. Этого гостя нужно принять в монастырь. Зачем — узнаешь потом. Вели его переодеть и… дать самую грязную работу.

— Слушаю, отче. Но что монастырю от этого?

— Делай, как велю. Дашь распоряжение — приходи, поговорим.

Отец Ларион вышел, а игумен продолжал размышлять. Вдруг что-то припомнил. Опять позвонил. Вошел Василий.

— Василий, позови эконома.

Через минуту тот вошел снова.

— Слушай, отец Ларион, пошли сегодня нашего гостя пастухом к Игнату. Игната позовешь ко мне и придешь сам.

Через час прибыл и Игнат — старый загорелый великан.

— Вот что, отец Игнатий, я позвал тебя на совет по очень важному делу. — Отец Ананий затворил дверь и подчеркнуто серьезно обратился к нему. — Поклянись молчать о том, что услышишь.

Отец Игнат поклялся. Тогда отец Ананий, решившись, рассказал историю грехопадения Ивана. Длинную, запутанную, темную историю, которая тянулась от самого детства Ивана, уроженца села Косоуцы, что около Сорок, до самых монастырских ворот.

* * *

Лето. Батрак Иван поехал накосить свежей отавы на корм скоту. Дорога тянулась степью. Волы тихо двигались шляхом и вдруг остановились возле чьей-то телеги.

Иван подошел. На телеге лежал незнакомый мужчина в городской одежде и стонал. В то время людей косила жестокая эпидемия холеры. Искаженное лицо человека напоминало лица крестьян, умиравших от холеры, и Иван испуганно отбежал к своей повозке. Но человек умолял, звал на помощь. Городская одежда заинтересовала Ивана. Превозмогая страх, он подошел ближе. Больной, запинаясь, начал что-то рассказывать, но речь его прервали новые жестокие судороги.