Он в тот раз поразил Фаусто, сказав:

— Сынок, посмотри туда, — и показал на освещенный лучами прожектора крест на вершине холма. — Это чудесное место, чтобы разбросать пепел, когда настанет твой час. Там, высоко над Голливуд-Боул. Но есть местечко еще лучше. — И Пророк рассказал молодому Фаусто Гамбоа об этом месте, и тот всегда о нем помнил.

То были прекрасные деньки в Голливудском участке. Но после нововведений последнего шефа полиции, которые называли «актами террора», никто не осмеливался даже на милю приблизиться к Дереву. Никто больше не собирался, чтобы выпить доброго мексиканского пива. Более того, молодое поколение копов, питающихся мюсли, больше беспокоилось о микрофлоре кишечника. Фаусто своими глазами видел, как они пьют обезжиренное молоко. Через соломинку!

«Вот как получается, — думала Баджи, — я еду на пассажирском сиденье рядом со старым козлом, который наверняка старше моего отца, а ему, будь он жив, исполнилось бы пятьдесят два года». Судя по числу нашивок на рукаве Фаусто, он прослужил в полиции больше тридцати лет, и почти все в Голливуде.

Чтобы наладить отношения с напарником, она спросила:

— Сколько лет вы работаете, Фаусто?

— Тридцать четыре года, — ответил он. — Поступил на службу еще тогда, когда у копов были фуражки, и их, черт подери, нужно было надевать, когда выходишь из патрульной машины. А кармашки для дубинок предназначались именно для дубинок, а не для мобильников. — Помолчав, он добавил: — Это было еще до твоего появления на этой планете.

— Я появилась на этой планете двадцать семь лет назад, — сказала Баджи, — и работаю больше пяти лет.

То, как он на секунду приподнял правую бровь и отвернулся, наверное, должно было означать: «Кому, на хрен, нужна твоя биография?»

«Ну его к черту», — подумала она, но когда наступила ночь и Баджи все сильнее ощущала боль в грудях, Фаусто решил поддержать светский разговор.

— Баджи? — произнес он. — Странное имя.

Стараясь, чтобы ее слова не звучали как оправдание, она сказала:

— Моя мама из Австралии. Баджи — это австралийский попугайчик. Так меня называла мама, и имя прижилось. Должно быть, она считала его подходящим.

Фаусто остановился на красный свет, осмотрел Баджи сверху донизу — от светлой короткой косы, подколотой согласно инструкции, до начищенных ботинок — и спросил:

— Какой у тебя рост? Сто семьдесят пять — сто восемьдесят? А весишь сколько? Примерно столько же, сколько моя левая нога? Ей следовало звать тебя «цаплей».

В этот момент Баджи почувствовала настоящую боль. Наверняка из-за хриплого голоса этого ублюдка!

— Отвезите меня на подстанцию на Чероки-авеню, — сказала она.

— Зачем? — спросил Фаусто.

— Очень болит грудь. У меня в походной сумке есть молокоотсос, я могу отсосать молоко на участковой подстанции и оставить его там.

— О, черт! — сказал Фаусто. — Не могу поверить! Двадцать восемь дней такого патрулирования?

Когда они были на полпути к подстанции, помещению на первом этаже, выходящему на улицу, Фаусто спросил:

— Почему бы нам не вернуться в участок? Ты ведь можешь отсосать молоко в женском туалете.

— Не хочу, чтобы об этом знали, Фаусто, — сказала она. — Даже женщины. Кто-нибудь обязательно проговорится, и тогда мне придется выслушивать глупые шутки от мужиков. Я полагаюсь на ваше молчание.