— Я очень рассчитываю на ваше возвращение, — еще раз напомнил он.

Франсуаза кивнула головой, как маленькая лошадка.

Когда Козлов ушел, она, не говоря ни слова, убрала бокалы, бутылку, поставила на место стулья, взяла со столика деньги, вырученные от продажи, и протянула их Мадлен:

— Двести пятьдесят франков! Так, как ты мне говорила, помнишь? Они торговались изо всех сил, но я не сдалась!

— Браво! — воскликнула Мадлен.

Франсуаза села рядом с ней. В комнате уже было почти темно. Мадлен протянула руку, чтобы зажечь лампу, но ее остановил приглушенный крик:

— Не надо!

Секунду спустя голова Франсуазы легла на ее плечо. Теплое, прерывистое дыхание ощущалось в ямке у нее на шее. Она ласково погладила волосы девушки, провела рукой по ее щеке, мокрой от слез, слегка коснулась краешка лихорадочно горящих губ, полуоткрывшихся в легком стоне:

— Франсуаза, моя маленькая Франсуаза, ты его еще любишь, — вздохнула она.

— Нет.

— Но ты рада, что снова его увидела!

— Не знаю…

— Почему ты решила опять продолжить занятия?

Франсуаза напряглась всеми мускулами, приподняла голову и слегка отстранилась. Она уже не плакала.

— А почему бы и нет?

— Мне кажется… это опасно для тебя…

— Если что для меня и опасно, так это оставаться в стороне от мира, как это у меня сейчас происходит! Ты мне сама не раз об этом говорила!

— Да, конечно… В определенном смысле…

— Знаешь, когда я это поняла?

— Нет.

— Несколько минут назад, когда увидела его здесь… Почему, ты думаешь, он приехал? Из любопытства? От нечего делать? Оттого, что он оказался неподалеку и ему надо было убить час времени?.. Нет, Маду… Он приехал потому, что не мог не приехать. Какая-то сила толкнула его в спину…

Глаза Франсуазы сверкали в полумраке. Она поднялась, прошлась по комнате, потом неожиданно повернулась и заговорила еще тише:

— Если в первый раз мы встретились, быть может, благодаря случаю, на этот раз, несомненно, мне его послал Бог. Для того чтобы дать мне возможность начать новую жизнь, искупить свои ошибки… Я так виновата!

— Виновата? Ты? — пробормотала Мадлен.

— Да. Поскольку в этом человеке много недостатков, я должна была все свои усилия направить на то, чтобы поддержать его, просветить, попытаться сделать лучше.

— Ты попыталась!

— Не слишком!.. И Кароль, и мой отец, и моя мать, и Жан-Марк… По отношению к ним — то же самое… Я только и делала, что осуждала их! При первом же разочаровании я поворачивалась к ним спиной!.. Думала лишь о себе!.. О своем маленьком нравственном комфорте!.. Не говори «нет»!.. Я дважды предала Бога! Когда из слабости отказывалась прийти на помощь тем душам, на которые я могла оказать хотя бы небольшое влияние, и когда решилась покончить с собой! Преступление против любви и преступление против Бога!.. Раньше во мне вызывали отвращение другие, теперь я сама себе отвратительна! Потому что я осмелилась судить других, вместо того чтобы помочь им! Потому что я спасовала перед жизнью!

Она замолчала. Ее силуэт чернел на сером фоне окна. Мадлен спрашивала себя, сколько было искренности, а сколько — неосознанного, конечно, — лукавства в этом исповедании веры.