– Дивлюсь тебе, Феодул, – молвил, услышав про то, Фома. – Не лучше ли тебе оставаться нищим и, побирушествуя, благоденствовать в Городе? Для чего тебе понадобилось служить Господу, утруждая руки, да еще под началом этого всеми недовольного попа, когда есть куда более простой и приятный способ восславлять Спасителя? Разве не сказал Он ученикам, чтобы ходили босы, не имея даже сменной рубахи и не зная, где добудут себе пропитание? И разве мы не по этому завету живем?

    – Так-то оно так, – согласился Феодул. – Но вы живете подобным образом не ради Иисуса Христа, но лишь по природной своей лености.

    Быв в Акре миноритом, хорошо знал Феодул цену этим словам; Фома же с Фокою и Феофилактом этой цены не ведали и потому смертельно обиделись.

    Как-то утром, привычно согнав с крыльца нищих с их блохастыми псами и отперев храм, вошел поп Алипий внутрь – и замер: кто-то копошился на полу, переползая от стены к стене, и бормотал себе под нос маловразумительное – не то напевал, не то хныкал.

    Старенький поп так и осел у порога, ибо сразу заподозрил в незваном госте дьявола. Кто бы еще сумел проникнуть сквозь запертую дверь? Страх обуял попа, но вместе с тем и гордость. Стало быть, крепко насолил он нечистому, если тот самолично пакостить явился!

    Почерпнув в последней мысли немалую силу, вскричал Алипий:

    – Изыди, диаволе!

    – Ой! – проговорил пришлец, поднимаясь на ноги и обращая к Алипию красное с натуги, но вполне человеческое и даже простецкое лицо.

    Алипий сразу же признал в нем одного из тех нищих, что взяли скверную привычку вить гнезда у него на крыльце, и от разочарования освирепел.

    – Да как ты посмел!.. – рявкнул было поп, однако на этом силы разом оставили его, и горько заплакал Алипий. – Пробрался… глумотворец… – выговорил он, махнул рукой и, кряхтя, встал.

    Тут только и заметил Алипий, чем нищий занимался. Он преусерднейшим образом протирал полы, в чем, по правде сказать, давно уже приспела надобность, ибо прихожане здесь плохо умыты, храм пришел в ветхость, Алипий же со всеми делами по немощи возраста не управлялся. Нищий возил по полу губкой, макая ее в таз с разведенным в нем благовонным уксусом.

    – Ты кто таков? – спросил Алипий. – Как сюда проник? Зачем моешь полы в моем храме? И где ты, побирушник, добыл этот благовонный уксус?

    Непрошеный поломойка отвечал с возможной откровенностью:

    – Я странник, именем Феодул; проник сюда по слову Божию, ибо ощутил в сердце своем веление идти и служить. Храм сей – не твой, но Божий; полы же я мыл по нечистоте их, убоявшись греха.

    Что до благовонного уксуса, то Феодул не захотел признаваться в том, что украл его в одной еврейской лавке. По счастью, Алипию было не до того.

    – Добро, – молвил поп, сменяя гнев на милость. – «Феодул» – имя греческое, слуху приятное. Однако скажи мне, Феодул, истинно ли греческой вере ты следуешь или же во тьме латинства прозябаешь?

    Тут Феодул ужасно разрыдался и молвил, что души своей не ведает, а странничает в миру, несомый всяким ветром.

    Вот так и размягчился поп Алипий и допустил Феодула к себе в душу, нашедши там одно неочерствевшее местечко, хоть и малое, но для Феодула вполне пригодное.