— Король-то сегодня появится? — спросил Брэд.

— Увы. Он в Эр-Рияде, — ответил Алан.

Брэд снова рухнул на ковры. Рейчел и Кейли последовали его примеру. Алан постоял над ними. Все поразмыслили, что бы такого друг другу сказать, ничего не придумали, промолчали.

Пускай сегодня поспят, решил Алан. Вышел из шатра, огляделся, толком не понимая, что делать.

Он шагал по набережной, пока набережная не закончилась и не уперлась в дюну. Ужасно хотелось шагнуть на песок, но Алан боялся, что увидят коллеги. В шатре прозрачные такие окошки.

Вдалеке на пляже увидел гору песка, а рядом брошенный трактор, погрузчик с ковшом. Если обогнуть гору и за ней спрятаться, можно потрогать воду и никто не увидит.

Он шмыгнул по берегу за песчаную гору, сел в тени. Выглянул, убедился, что его не видно из белого шатра, из Черного Ящика, из розового жилого дома. Для всех незрим, кроме рыбы морской.

Собственное поведение то и дело ставило его в тупик. Сделает что-нибудь — допустим, спрячется за кучей грязи на берегу Красного моря — и тотчас подумает: «Что это за человек, который сбегает из шатра для презентаций и скрывается за кучей грязи?»

Он снял туфли и перебежал ближе к морю. Ветерок легонечко морщил воду. Почти белый песок усеян осколками раковин, будто здесь столетиями били посуду.

Пляж узкий, вскоре крошечные волночки забрызгали Алану ступни. Закатал штанины, сунул ноги в воду. Теплая, как воздух, но чем глубже, тем прохладнее. Встал, стараясь особо не высовываться. Опять вынырнул из себя, усомнился в здравости своего рассудка. Одно дело — бродить по стройке. Другое — выйти на пляж. Но сбрасывать туфли, закатывать штаны и лезть в воду?

Море не вспарывала ни единая яхтенная мачта — вообще никаких судов. По наблюдениям Алана, водоем на редкость недогруженный. От Джидды — миль восемьдесят дороги, и бурного строительства Алан не замечал. Как можно пренебречь этим огромным побережьем? Может, купить здесь участок? Один или даже два, сдавать на полгода и все равно выходить в плюс. Уже углубившись в расчеты, Алан сообразил, что не ему покупать здесь участки. Ему нечего тратить.

Сунулся в воду за раковиной, вроде не битой. Целая раковина, чистая, гребешок, что ли. Положил в карман. Нашел другую — каури, глянцевая, бежевая, пятнистая, как леопард, усеяна белыми точками. Каури у него и прежде были — наверное, до сих пор валяются где-нибудь в коробке. Но никогда не находил их прямо в воде. Тоже само совершенство, а не раковина, — повертел ее, а она целая, ни царапинки. Зубы гладкие, пестрые. Незачем ей быть такой красавицей.

Собирал раковины в детстве. Не всерьез, но названия основных разновидностей знал. Была книга — до сих пор помнил обложку ее и тяжесть — про самые ценные и желанные раковины мира. Одна, Conus gloriamaris, Слава Морей, стоит, говорят, тысячи. По сей день перед глазами: длинный конус, множество полукружий, прорисованных тщательно, будто вручную. Невероятно редкая. По легенде, один коллекционер, обладатель вот такого уникального экземпляра, в 1792 году купил другой на аукционе и разбил, чтобы первый стал драгоценнее. Алан часами сидел над этой книжкой, и мать, решив, что коллекционирование, заучивание цифр, одержимость взлетами и падениями рынка воспитывают в нем остроту делового ума, покупала ему другие книжки, другие раковины, и он заучивал виды, названия морей.

Закатал штанины до колен, наклонился, плеснул воды в лицо. Облизал губы — на языке соль.

Когда Кит была совсем маленькая, они сидели на пляжах — на Кейп-Коде, на побережье Мэна, иногда в Ньюпорте.