Алан понимал. Она думала, что делает ему одолжение. И накануне тоже. Он не писаный красавец, она думала, снять его — проще простого. А теперь он недоступен, и она злится. Вслух он ничего такого не сказал.

Сказал только:

— Это со мной не впервые.

Она посидела молча, потом взвизгнула. Комичный визг, а не утробный вопль, — похоже, он ее взбодрил.

— А зачем тогда на ужин приехал? — спросила она.

— Потому что ты мне нравишься. Потому что мы в глуши.

— Потому что тебе одиноко.

— И это тоже.

— По-моему, ты совсем пустой.

— Я тебе о том и говорю.

— Или не пустой. Скорее разгромленный.

Алан пожал плечами.

— Ты почему такой? Там же не светится ничего. — Она наклонилась, пальцем постучала ему по виску. Ее груди на миг легли ему на колено, и внутри у него что-то шевельнулось.

Алан и сам уже лет десять об этом размышлял. После развода годами злился, но был живой. Смеялся, ходил на свидания, радовался тому, от чего и ожидал радости. А теперь все иначе. Там, где прежде была радость, — кузина распевает ирландскую песню в баре, юная дочь приятеля исполняет трюк на скутере — он теперь улыбался и надеялся, что выходит сердечно. Но не было никакой сердечности. Хотелось только вернуться домой. Остаться одному. Посмотреть «Ред Сокс» на ди-ви-ди и глотнуть Ханниного самогона.

— Некоторые предположили бы, что ты так и не пережил свою бывшую. Окаменел.

Предположения Алана не интересовали, о чем он и сообщил.

— Ты меня хотя бы потрогаешь? — спросила она.

Алан посмотрел на нее — она не отвела взгляда.

— Конечно, — сказал он.

Она встала, повернулась, снова села, привалилась к нему спиной. Прижалась — тяжелая, как свинцовый нагрудник у стоматолога. Его рука легла меж ее мокрых ног, ее пальцы его направляли.

— Достаешь? — спросила она.

— Не совсем.

Она села повыше.

— Лучше?

— Ага.

Она снова к нему привалилась.

Он ущипнул ее за клитор. Она глотнула воздуха. Застонала. Он только начал, а она уже расшумелась. Стонет — прекрасно, утробно, странно, и в нем опять что-то шевельнулось. Может, на сей раз он возбудится? Внутри что-то вздрогнуло, но миг прошел.

Она двигала его пальцы по кругу. Потом восьмеркой. Зажмурилась, и он понимал, что она сейчас в далекой дали, в подростковой спальне или на пляже, и в воображении ее не он, а другой, моложе, сильнее. Живой человек, доступный. Его пальцы рисовали круги, щипались, вибрировали. Она задышала сбивчиво и громко, тело ее отяжелело.

Читал недавно журнал — всякие футуристические прогнозы; обещали в том числе, что вскоре у нас будут компьютеры в контактных линзах, мы прямо через глаза будем получать доступ ко всей информации на свете. Сконструируем органы получше, с помощью нанотехнологий научимся создавать противораковые агенты прямо в теле, будем жить двести лет. Люди огорчаются, что мы становимся как роботы, но ведь в немалой степени мы уже роботы, мы запрограммированы и поддаемся манипуляциям. У нас есть кнопки, электрические цепи, все можно начертить и объяснить, перепрограммировать, откалибровать. Это же смехотворно простая механика: двигаешь эту аномалию, клитор этот, вверх-вниз, туда-сюда и тем вызываешь величайшее наслаждение. Мы поступаем так — и приходит некое счастье. Нажимаем кнопки, получаем награду. И опять величайшая польза человека — приносить пользу. Не потреблять, не наблюдать, а сделать чью-нибудь жизнь лучше хоть на пару минут.

— Быстрее, — прошипела она — внезапно резче проступил акцент.