Где-то перед рассветом приехала машина.

Алан вышел на дорогу, где его ждал Юзеф.

— Это Аднан. Он отвезет вас в Джидду.

Усталый и недовольный Аднан из машины не вышел. Юзеф открыл заднюю дверь, Алан сел.

— Мне так ужасно жаль, — сказал он.

— Я знаю, — сказал Юзеф.

— Я очень дорожу вашей дружбой.

— Дайте мне время. Надо припомнить, почему вы мне нравитесь.

В дороге Алан пытался заснуть, но не мог. Закрывал глаза под белым солнцем и видел только лицо мальчика; снова оборачивался и видел лица охотников, безмятежность Юзефа. Безмятежность, говорившую: я так и думал.

Но в Джидде Алан пойдет к д-ру Хакем, а та его разрежет. Он узнает, что за дрянь с ним происходит, и д-р Хакем вырвет эту дрянь.

XXIX

Голый, в одной тонюсенькой голубой рубашке, Алан сидел в приемной саудовской больницы, о которой ничего не знал. Ему вот-вот вырежут шишку на шее — он до сих пор подозревал, что шишка эта проросла в спинной мозг, высасывает душу, волю, разум.

Сидя на механической койке в белой палате, Алан радовался, что уехал из горной крепости. После отъезда он день и ночь спрашивал себя: что я натворил?

Ответ гласил: ничего. Он не натворил ничего. Это почти не приносило облегчения. Облегчение — забота д-ра Хакем.

Он приехал в Исследовательский медицинский центр короля Фейсала — его приняли, велели раздеться и уложить вещи в полиэтиленовый мешок. Теперь он сидел на койке, мерз в тоненькой рубашке, глядел на свои пожитки, читал, что написано на пластмассовом больничном браслете, глядел в окно, спрашивал себя, это ли поворот, за которым он станет больным, умирающим.

Он прождал в пустой палате двадцать минут. Затем сорок.

— Здрасть!

Алан поднял голову. Вошел человек, втолкнул каталку. Поставил у койки.

— Да, теперь, — сказал человек и жестом велел Алану перелечь на каталку.

Алан послушался, и санитар — филиппинец, наверное, — аккуратно покрыл его одеялом.

— Готов, — сказал он, и они выехали из палаты. Миновали десяток серых коридоров, добрались до незатейливой комнатушки — софиты, стены из шлакоблоков выкрашены в кобальтовый. Алан не ожидал увидеть операционный стол, однако вот он, и Алану велели перебраться туда. Он воображал эдакий стоматологический кабинет — небольшой, интимный, почти как кабинет д-ра Хакем. Алан забеспокоился: может, это означает, что дела плохи? Подозрения вновь показались небеспочвенными: обстановка доказывала, что шишка на загривке — очень серьезная проблема, а результаты операции жизненно важны.

Но где же доктор? В операционной был только один человек — видимо, саудовец, в хирургической форме, стоял в углу. На Алана глянул с надеждой, словно думал, что на каталке привезли его дорогого друга. Когда увидел, что привезли всего лишь Алана, лицо его вытянулось и сложилось в усмешку. Он снял перчатки, кинул в корзину и вышел. Алан остался один.

Вскоре дверь распахнулась и появился молодой азиат с какой-то машиной на колесиках. Кивнул, улыбнулся Алану.

— Здравствуй, сэр, — сказал он.

Алан улыбнулся в ответ, и азиат углубился в сложную подготовку машины к работе.

— Вы анестезиолог? — спросил Алан.

Азиат улыбнулся — глаза счастливо засияли. Но не ответил — замурлыкал, громко, почти экстатически.

Алан вытянулся на столе, поглядел в потолок, но потолок ничего не прояснил. Алан закрыл глаза, несколько секунд — и готов уснуть.