– Пойдем, милая, нам тут больше делать нечего! Время поджимает!

Женщина только кивнула и перекинула ремень своей сумки через плечо.

– Черт бы побрал эти туфли! – с чувством сказала Света через полчаса, в очередной раз подворачивая ногу.

Я и сам был в полуботинках, малопригодных для лесного туризма, но хоть не на шпильках. И ведь мог провести инспекцию обуви на «невинно убиенных» немчиках, но в запарке просто забыл это сделать.

Женщина стойко держалась часа два, после чего я сам не выдержал – жалко стало человека.

– Передохнем немного, – сказал я.

Светлана тут же и села, прямо на траву, стащила с себя ненавистные «колодки» и застонала от удовольствия.

Я пристроился рядом, протягивая ей круглую коробочку с шоколадом.

– Битте, фрау Сморкалофф!

– Тогда уж фройляйн, – усмехнулась она и положила в рот вкусняшку, не растеряв прежнего изящества.

Я тоже жевал, изредка посматривая на Свету, но не подгоняя. Надо будет, сама все расскажет.

Съев «на первое» шоколад, мой милый доктор захрустела дырчатым хлебцем. Прожевав, она сказала, задумчиво разглядывая огрызок «Кнэкеброта»:

– Знаешь, вчера я плохо понимала, зачем спустилась в бар… Я ушла прямо с банкета – мы с коллегами отмечали защиту моей докторской… Я сидела во главе длинного стола, принимала поздравления, выслушивала тосты, а на душе было гадко и как-то пусто. Для чего, думаю, это все? Зачем я суечусь, достигаю вершин и прочих пафосных вытребенек? Ну как же – самый молодой доктор наук в Минске! Но смысл-то какой во всем этом? Цель какая? Да, конечно, больным в нашей клинике будет большая польза, а мне? Мне самой? Для чего мне все эти посты, звания и регалии? Для чего, если я возвращаюсь в свою квартиру, а там тихо и пусто? Я потому и не называю свою «трешку» домом. Дом – это когда тебя ждет любимый человек, когда галдят дети… А я в разводе и не рожала ни разу. Зато, – Света грустно улыбнулась, – моя грудь сохранила идеальную форму. Здорово, правда?

– Здорово, – серьезно сказал я. – Для меня.

Сморкалова кивнула и усмехнулась:

– Я, как мой бывший, плачусь…

Я покачал головой:

– Это мужику плакаться стыдно, а… женщине можно. И нужно. Зачем держать боль в душе? Занозу надо удалять, пока не загноилась. Тебе ли этого не знать?

– Да… – вздохнула Светлана. – Я и раньше вроде бы понимала, что никакие чины и премии не заменят обычного человеческого счастья, но вчера я уяснила это с такой пронзительной ясностью, что даже содрогнулась. Соседка, помню, рассмеялась, подумала, я водки хряпнула. Что, говорит, крепка, зараза? Ага, говорю – и на выход. Никто, кажется, даже не заметил моего ухода. А я спустилась в бар и стала пить с каким-то мрачным удовлетворением. Напьюсь, думаю, в зюзю! Мы с тобой пили на брудершафт, помнишь?

– Смутно, – признался я и не удержался, спросил: – А почему со мной?

– А потому что ты был единственным из всех – настоящим, – спокойно ответила Сморкалова. – Подошел, решительно отодвинув какого-то здоровяка, который ко мне клеился. И тот, что интересно, даже не пикнул, хотя был, как мне показалось, в два раза больше тебя. И гораздо трезвее! – Света хихикнула. – Ты на ногах каким-то чудом стоял, но при этом держал фасон: язык не заплетался, спина прямая. Да и потом, когда разговорились… Не ныл, жалуясь на жизнь, не хвастался служебным положением и вашими мужскими игрушками – крутыми автомобилями и прочим барахлом.