И я, прекрасно зная, что принадлежу к роду Галва, вдруг испытала болезненную радость, услышав от него эти слова.

— Сегодня на рынке, — вдруг сказала Грай, — лошадь одного альда, увидев мою кошку, испугалась, встала на дыбы, сбросила седока на землю и понесла. Она летела прямо на Мемер. Но Мемер не растерялась: она поймала ее за поводья, остановила и еще довольно долго удерживала на месте.

— Ладно, я пойду вам комнату приготовлю, — сказала я, потому что мне было невтерпеж слушать эти похвалы.

Но Грай, извинившись, отправилась вместе со мной, желая помочь мне привести комнату в порядок. Когда мы устроили постель и разожгли в очаге огонь, она сказала, что теперь ей пора сходить на Портовый рынок и привести сюда Оррека. Я мечтала послушать его, и она об этом догадалась.

— Сейчас он, наверное, уже почти закончил свое выступление, — сказала она, — но я все равно буду очень рада, если ты составишь мне компанию. А Шетар я оставлю в фургоне. Ей там вполне хорошо. — А когда мы уже шли по коридору, она прибавила с улыбкой: — Я думаю, одной львицы для этой прогулки нам будет вполне достаточно.

Ну разве могла я не полюбить ее?

Итак, мы с Грай Барре снова отправились — на этот раз пешком — к Портовому рынку. И там я впервые услышала выступление великого поэта Оррека Каспро.

В шатре яблоку негде было упасть; его переднюю часть и боковины специально подняли, чтобы Оррека было слышно и тем, кто стоял вокруг шатра, обступив его плотной толпой, точно кусты проезжую дорогу. Люди, затаив дыхание, слушали легенду об Огнехвостой Птице из «Превращений» Дениоса. Я ее, конечно, знала, знало ее и старшее поколение жителей Ансула, а вот альдам — их там было великое множество, и занимали они самые лучшие места, ближе всего к небольшому возвышению в центре шатра, — как и большей части нашей молодежи, эта легенда была совершенно неизвестна и, похоже, казалась им настоящим чудом. Все слушали Оррека, невольно шевеля губами, и глаза у людей горели, так их увлекла эта поэтическая история. Я тоже заслушалась, завороженная ровным звучным голосом рассказчика и его чистым северным выговором, но его самого я почти не рассматривала, ибо перед глазами у меня, точно живые картины, разворачивались события, описанные в этой старинной поэме.

Когда Оррек умолк, над огромной толпой на некоторое время повисла звенящая тишина; люди словно переводили дыхание, а потом дружно выдохнули «Ах!», и все разом закричали, захлопали в ладоши. Особенно громко аплодировали альды, а горожане выкрикивали старинные слова похвалы: «Эхо! Эхо!»

И только тут я наконец разглядела Оррека как следует. Это был красивый, худощавый, очень стройный, темноволосый мужчина, державшийся, пожалуй, с некоторым пренебрежением или даже вызовом, хотя со слушателями он был в высшей степени вежлив и обходителен.

Мы довольно долго не могли даже подойти к нему.

— Надо было мне все-таки взять с собой и вторую львицу! — с досадой пошутила Грай, тщетно пытаясь вместе со мной пробиться сквозь плотную стену солдатских и офицерских спин, покрытых голубыми плащами, поверх которых рассыпались «бараньи» кудри альдов. Вооруженные мечами, луками и булавами, воины плотным кольцом обступили сказителя.

Потом Оррек вновь поднялся на возвышение в центре шатра, явно высматривая кого-то в толпе, и Грай громко и пронзительно свистнула по-птичьи. Он сразу ее заметил, а она, мотнув головой, дала ему понять, что мы будем ждать его слева от входа. Через несколько минут мы встретились с ним на крыльце Таможни.

Альды уже в основном успели разойтись, но за Орреком по-прежнему следовала целая толпа местных жителей, старавшихся, впрочем, не слишком на него напирать.