– Господин Дюрон, – вкрадчиво говорю я, – не могли бы вы рассказать, чем занимались вчера вечером?

О! Как он подпрыгнул, мои рыбки! Ох и не любит же он намеков, этот пребывающий в печали зять.

Таящееся в вопросе подозрение сминает его лицо, словно туалетную бумагу. В мгновение, в одно-единственное мгновение этому красивому парню удается стать таким безобразным, как тридцать шесть обезьяньих задниц, висящих на одной палке.

– Что вы хотите сказать? – мяукает он.

– Ничего, кроме того, что сказал, – отвечаю я спокойно. – Я вас спрашиваю, что вы делали вчера в Париже?

Он сжимает челюсти, словно созданные, чтобы раскалывать орехи.

– Господин комиссар, я не вижу, чем мое времяпрепровождение в Париже может вас заинтересовать?

Ну, это уже переходит всякие границы! Вы прекрасно знаете вашего дорогого Сан-Антонио, цыпочки мои: терпение не относится к моим сильным сторонам.

– То, что вы не видите, не имеет ровно никакого значения, – наставительно говорю я ему, – важно, что вижу я.

Раздается рев, издаваемый Морбле.

– Паяльную лампу, в бога мать!.. – вопит экс-унтер-офицер. – Дайте мне паяльную лампу, и я заставлю его сознаться в чем угодно – в прошлом, настоящем и будущем!

Его Величество успокаивает Морбле до краев налитым стаканом кальвадоса.

– Так что, господин Дюрон?

– Дюрон, Дюрон, считай ворон! – напевает Берю, который никогда не упускает случая продемонстрировать обширность своей культуры.

Дюрон растерянно озирается вокруг. Он видит лишь враждебные лица. И самое враждебное среди всех – лицо Августины, которая, похоже, его более чем недолюбливает.

– Должен ли я говорить при прислуге? – поспешно спрашивает он.

Ну и наглец! Мне просто приятно его унизить!

– А вы предпочли бы говорить в присутствии вашей супруги? – невинно спрашиваю я.

– Я ужинал с одной дамой, – признается он.

– В самом деле?

– Да, конечно.

– Как звали даму?

– Люлю.

– Этого маловато, чтобы иметь о ней представление.

– Это все, что я о ней знаю. Я ее встретил под вечер в одном из больших кафе Булонского парка, пригласил ее поужинать.

– Куда?

– К Лассеру.

– А затем?

– Мы отправились в ночной бар «Безумная лошадь».

– А потом?

– Потом было три часа утра. Думаю, что с этого момента могу считать себя вне подозрения?

– Все-таки расскажите, – настаиваю я.

– Мы отправились в гостиницу недалеко от площади Этуаль. Я вам дам точный адрес.

– Хорошо. Все! Можете идти к жене и успокоить ее.

С недовольным видом он выходит из комнаты и сильно хлопает дверью, чтобы дать мне понять, что он обо мне думает.

– Мне не нравится этот хлыщ, – заявляет Морбле. – Клянусь своей пенсией, что это его рук дело. Зря вы тут разговорчики ведете, теряете время, приятель. А вот с помощью паяльной лампы... ну, вы бы потратились слегка на бензин, зато сэкономили бы на слюне.

– Эй вы, «гестапо», помолчите! – громыхаю я.

И тут же перехожу к допросу толстой Августины.

– А вы, заинька? Расскажите, как вы провели вечер?

Служанке мое обращение нравится как устрице морская вода. Затем ее довольная улыбка гаснет.

– Я пошла спать! – говорит она.

– Одна? – бросает Берю.