— А что я скажу доктору Лауферу? Почтовые голуби не исчезают просто так. Кто-то должен их украсть и не дать им вернуться.

— Именно это и скажи. Что это я украл ее. Но пообещай ему, что она скоро вернется.

— Видишь эту тонкую полоску? Она из Бельгии, но доктор Лауфер сказал мне, что эта полоска — признак того, что ее далекие предки жили в голубятнях султана в Дамаске. Береги ее. Это действительно хороший почтальон.

— С тобой по-прежнему приятно обмениваться голубями, — сказал Малыш. — Дать тебе своего голубя, получить твоего.

Он поднялся, натянул рубашку и набросил на плечи плащ.

— Ты можешь себе представить: есть пары, которые не обмениваются друг с другом голубями и не посылают с ними письма! — сказал он, положил в карман голубку, которую она дала ему, и поцеловал Девочку легким, коротким поцелуем. — Пока, любимая, я бегу. До свиданья.

Ничто в их объятьях не сказало ей, что это их последняя встреча. Ничто в его поцелуе не сказало ей, что она больше никогда не коснется его, кроме как в воображении и во сне. Его удаляющаяся спина, его шаги, торопящиеся к воротам парка, военный плащ, слишком большой, раздражающий до слез и почти смешной, самая лучшая в Стране голубка спрятана в кармане, он держит ее одной рукой, чтобы не трясти на бегу, другой рукой машет на прощанье, не поворачивая голову на бегу, — всё это обещало, что он вернется.

Звери уже утихли. Погрузились кто в отчаяние, кто в сон. Малыш миновал льва, и тигра, и медведя, скрылся за поворотом, что за вольером больших черепах, и на том месте, где он прошел только мгновенье назад, Девочка вдруг увидела всё их будущее, отныне и надолго вперед: вот они вдвоем идут по мостовой между домами кибуца, и маленький мальчик, с еще не известными чертами лица, но уже босыми ногами, топает перед ними по мостовой, одна ступня еще на мягкости травы, другая уже оставляет следы грязи на твердости бетона, и обе чувствуют, как приятно быть разными, отличаться друг от друга. А вот и дом, пришли, вот дверь, вот ключ, открой маме и папе, и войдем. Пухлая ладошка, с ямочками на тыльной стороне, на ручке. Глаза спрашивают: нажать? Мама скажет: здравствуй, дом. Скажи и ты. Дом ответит, как отвечают дома: легким движением воздуха, запахом, эхом, книжной полкой, картиной на стене, кроватью, слегка колышущейся занавеской.

— До свидания, — крикнула Девочка в темноту. Откуда эта слеза, ползущая по щеке?

То был ее правый глаз — он плакал и закрывался, провидя своей слепотой то будущее, которого не может вместить ум и не хочет принять сердце, зовя: «Не уходи!» — крича: «Нет и нет и нет и нет!» — тем единственным способом, которым умеет кричать человеческий глаз, — внезапно подступившей влажностью, набуханием слезы, ее медленным, медленным сползанием.

3

Послышалось негромкое тарахтенье мотоцикла, шедшего с пригашенным, нащупывающим светом. Командир сказал:

— Держись крепче и постарайся не заснуть.

Из Гиват-Бреннера Малыш добрался до Реховота, а оттуда в Хульду, здесь накормил и напоил голубя, полученного от Девочки, положил его в свою переносную голубятню и вышел с колонной в Иерусалим. В двух местах по ним открыли огонь. Один боец был ранен пулей в челюсть, через амбразуру. Он упал, крича и захлебываясь кровью. Малыш взял его оружие и ответил огнем.

«Как странно, я совсем не боюсь», — подумал он про себя.

Вернувшись к своей голубятне в Кирьят-Анавим, он доложился оперативному офицеру, и тот сказал ему:

— Ну, мабрук, поздравляю тебя с боевым крещением, я слышал, что ты был в полном порядке.

Офицер дал ему голубеграмму для посылки в Тель-Авив. Малыш привязал футляр к ноге одного из голубей Центральной голубятни, а к его хвосту привязал перо с сообщением для Девочки: да, ее любимый и ее голубка добрались благополучно, и нет, не знаю, кто из них вернется к ней первым.