Ева просила передать, что ей нездоровится. В конце концов так оно и было.

Стюард подал кофе, и Ева хотела уже закурить сигарету, как в дверь опять постучали… На этот раз Ева испуганно вздрогнула, и сердце у нее тревожно забилось. Она инстинктивно почувствовала, что этот стук каким-то образом связан с Кинским.

В каюту вошел незнакомый стюард. Ему велено вручить г-же Кёнигсгартен письмо. Под расписку.

Ева протянула руку за письмом; еще не взглянув на почерк, она уже знала, от кого оно, и румянец на ее щеках сразу исчез. Опять, значит, начались эти письма! Ева расписалась в получении. И это тоже было так похоже на Кинского. Требовать расписки! Столь великое значение придает он своей персоне и всему, что делает.

На Еве сейчас просто лица не было.

— Я сразу поняла, как только постучали. Письмо от него, — сказала она, передав конверт Вайту. — Пощади меня, вскрой его сам. У меня уже просто сил не хватает.

— Не волнуйся, Ева, — сказал Вайт и, чтобы протянуть время, стал не спеша вскрывать конверт. Он чувствовал на себе испытующий взгляд и в раздумье наморщил лоб. — Какой неразборчивый почерк! — покачал он головой.

— Можешь не торопиться! — Губы у Евы дрожали.

Стараясь ее ободрить, Вайт улыбнулся.

— Ну, не волнуйся так, Ева, — повторил он. — Кинский пишет в очень спокойном и теплом тоне. Он просит тебя забыть о его недостойном поведении, в особенности о его угрозе — теперь ему самому непонятно, как это все получилось.

— Ну и что же дальше? — презрительно отозвалась Ева, и глаза ее враждебно блеснули. Ах, как она в эту минуту ненавидела Кинского!

Но тут лицо Вайта выразило сильное изумление.

— Постой, постой, Ева, тут нечто очень радостное. Кинский пишет, будто давно уже понял, что место Греты подле матери, но до нынешнего дня у него не хватало решимости расстаться с ней. Теперь он окончательно отказывается от всяких притязаний на нее.

— Что? — недоверчиво протянула Ева и насторожилась. — Что такое? Этого не может быть… Это неправда…

— Я читаю то, что здесь написано, — ответил Вайт. — Он поручает своему венскому адвокату сделать все, что нужно, и, чтобы ты могла убедиться в искренности его намерений, прилагает письмо к нему с просьбой переслать его из Нью-Йорка по указанному здесь адресу. Вот это письмо.

Ева недоуменно покачала головой и, вскочив, приложила руку к бешено бьющемуся сердцу.

— Что же это? Что же это? — спрашивала она, задыхаясь. — Я окончательно перестаю его понимать. Или, может быть, никогда его не понимала? Может быть, люди всегда проходят мимо друг друга, так ничего и не поняв?

Это был для Уоррена Принса волнующий вечер. Длинные полы его фрака развевались, раскрасневшееся от усердия мальчишеское лицо в темных роговых очках мелькало в бальном зале повсюду. Он побеседовал с десятком важных персон, собирая материал для статьи. Вайолет, которой он успел кивнуть в знак приветствия, проводила его столь глубоким и теплым взглядом, что весь вечер он не мог его забыть. Хуан Сегуро сидел один в углу с таким мрачным видом, словно собирался взорвать все это сверкающее брильянтами общество. Уоррену он едва ответил на поклон. Харпер — кто бы мог этого ожидать? — превесело болтал с Китти Салливен, хотя его висок все еще был залеплен пластырем. Они после обеда помирились: Китти по всей форме попросила у него извинения, заявив, что в тот вечер она просто напилась до бесчувствия. Кому-кому, а Харперу хорошо известно, как можно иногда напиться до потери сознания. Он засмеялся.

— Ладно, Китти, — ответил он.