Памела Робертс. Голубоглазая богиня
1
Гарри повернулся, открыл глаза, потянулся и зевнул. Взглянул на часы: половина седьмого. Ну естественно, опять день прошел впустую. Да что там день — вся жизнь в этом жалком городишке проходит впустую. Ему уже почти двадцать девять, а он по-прежнему всего лишь репортер местной еженедельной газетенки, выходящей тиражом не более трех тысяч экземпляров в удачный подписной год. Такое издание в состоянии делать один-единственный человек, но он даже и до таких вершин не поднялся. Мистер Гэбсон — владелец не только газеты, но и самого большого так называемого супермаркета Эль-Дентро — оставил за собой обязанности главного и единственного редактора. Да, старина Гарри, кто бы мог подумать шесть лет назад, что один из самых перспективных выпускников факультета журналистики Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе будет влачить полунищенское существование в провинциальном захолустье на самой границе с Мексикой. Он потер руками горячее, покрытое потом лицо, тяжело вздохнул и потянулся к бутылке виски, стоящей тут же, на заваленном бумагами столе. А впрочем… впрочем, что толку жалеть о том, что невозможно изменить? Уж такова, видно, твоя судьба, парень… Так что хватит ныть, выпей глоток-другой для поднятия духа и отправляйся на поиски развлечений. Рабочий день окончен, и слава богу. Остается только кое-как убить вечер, и можно считать, что еще одни сутки канули в вечность, приблизив его на целых двадцать четыре часа к завершению скорбного жизненного пути — без любви, без друзей, без денег и без надежд на перемены к лучшему… Как, Гарри Джодди, как ты дошел до такого? — спросил он себя, но не ответил, а вместо этого махнул рукой и сделал еще глоток из стакана. Какой смысл задавать в тысячу первый раз этот вопрос, когда и так прекрасно знаешь ответ? Сколько ни вспоминай, сколько ни сожалей, сколько ни терзай себя, а изменить прошлое невозможно. Ах, Дженни, Дженни, как ты могла? Почему? Что тебя заставило? О, Дженни… За что отняла у меня все, даже меня самого? Гарри застонал. Но не от боли, а от отчаяния. От того, что потерял… потерял что-то очень важное, жизненно важное… И не только возлюбленную… нет, конечно нет. От этого люди не страдают так подолгу. Он потерял веру — в себя, в женщин, более того, в саму возможность любви и счастья — настолько, что теперь уже и не желал повторения. После ухода Дженни дело обстояло еще не так плохо. Гарри метался, орал, стонал, рыдал — это все было, да, и это было прекрасно. Потому что он чувствовал. Чувствовал! Но часы медленно и неумолимо складывались в дни, дни — в недели, в месяцы… После почти года страданий случилось самое страшное. Ему вдруг стало безразлично, где эта женщина, с кем она спит, кому говорит слова любви. Даже то, что его самого считает жалким импотентом. Боль исчезла, а на ее место заступило равнодушие — серое, невыразительное, томительно-скучное… Поначалу Гарри вздохнул с облегчением, но вскоре понял, что, перестав страдать, перестал и жить. Яркие краски жизни сменились бесцветностью существования. В таком состоянии он продолжал пребывать и по сию пору, лишь изредка, вот как сейчас, вспоминая, что бывает и по-другому, и испытывая приступы отчаяния. Просидев, покачиваясь, несколько минут, Гарри все же сумел собрать достаточно сил, чтобы покинуть душное помещение и встретиться с не менее душным июльским вечером. Оказавшись на улице, он огляделся по сторонам, решая, где проще и дешевле провести несколько часов, прежде чем вернуться в конуру, которую иронично называл «своими апартаментами», и погрузиться в черный провал сознания, именуемый сном, чтобы утром вынырнуть из него с тупой головной болью, пересохшим ртом и отвращением ко всему окружающему. |
