– Рыбы.

– Не верю, – говорит Шерри.

– Не веришь? Но об этом же написали в «Таймс». Почему ты им не веришь?

– Потому что рыба – это как-то слишком банально. Почему не мазут? Или кофе? Или ацетон?

Если Шерри решила, что это слишком банально, как она отреагиру­ет на то, что он пригласил ее поужинать, чтобы признаться в своем ро­мане со студенткой? Собственно, это был не вполне роман, но эта тон­кость может от нее ускользнуть, особенно когда она узнает, что жалоба была подана самому ректору.

Шерри говорит:

– По-моему, День благодарения прошел вполне удачно. Я имею в виду Руби. Какие у нас планы на Рождество?

– Я уже и забыл про День благодарения, – бормочет Свенсон. – Я вообще мало что запоминаю.

Свенсону невмоготу знать то, чего не знает Шерри, то, что изменит все. Как будто он смотрит фильм, где она героиня: он знает, что сейчас она завернет за угол, где ее поджидает убийца; он хочет – как в детстве – закричать, предупредить ее, хотя сам и есть тот убийца, затаившийся во тьме.

– Но речь же не о прошлом, а о будущем, – говорит Шерри. – Взгляни на свой магический кристалл. Как тебе кажется, приедет она домой на Рождество?

– Надеюсь. – Больше Свенсону сказать нечего.

Шерри вдруг говорит:

– Знаешь, я так рада, что мы с тобой сюда приехали – вдвоем. Свенсон должен сказать ей сейчас. Но он дожидается, пока подадут ужин. Он надеется, что за едой Шерри расслабится, и это смягчит удар. Он радуется, когда им приносят заказ, не оттого, что голоден, а потому, что теперь официантка скроется надолго. Ему противно, что лососина так легко расслаивается. Он нанизывает на вилку крохотный кусочек и через силу глотает его.

– Зуб все болит? – спрашивает Шерри.

– Иногда.

– Тебе нужно срочно им заняться. Боюсь предложить тебе попробовать оленину. А она великолепна.

– Обещаю завтра же позвонить врачу. Да, кстати, об обещаниях… – Он делает глубокий вдох. – Мне нужно кое-что тебе сказать. Обещай, что не возненавидишь меня.

– Знаешь, меня подобные просьбы всегда настораживают.

– Я серьезно. – Тон у Свенсона такой, что Шерри откладывает на тарелку ребрышко, которое она с упоением обсасывала.

Взгляд ее холоден и суров.

– Ты переспал со студенткой?

Что ж, теперь Свенсон избавлен хотя бы от одной проблемы: как это сформулировать. Почему-то оттого, что Шерри сама это сказала, все звучит не так уж серьезно. Она обо всем знает.

– Я не то чтобы с ней переспал, – говорит он и понимает – увы, слишком поздно, – что Шерри ничего не знала.

– А что же тебе… помешало?

– У меня зуб сломался.

Да, нашел что сказать – грех его теперь увязан с определенным вре­менем, с воспоминанием, с очередной ложью, с тем, чему Шерри успела посочувствовать.

– То есть ты собирался с ней переспать, но у тебя сломался зуб, так?

– В общем, так, – говорит Свенсон.

– Она что, дала тебе затрещину?

– Нет, – отвечает Свенсон. – А наверное, следовало бы.

Может, в таком случае ей не пришлось бы поручать эту миссию рек­тору. Только теперь он понимает, что совершил огромную ошибку – рас­сказал все Шерри в ресторане, как будто она его очередная подружка и отношения у них еще настолько шаткие, что он не рискнул говорить с ней с глазу на глаз, а ведь тогда Шерри могла бы сохранить хоть крупицу собственного достоинства.