|
– Может, нельзя? – Немножко можно, – уверенно возразил Виктор, внося из столовой рюмки. – Доктор же говорил, что немного вина даже полезно… – Уж ты молчи! – прикрикнула на него Агаша. – Всех докторов и сиделок поразогнал! Все сам… – В голосе ее прозвучала обида. – За Иваном Николаевичем готов горшки выносить, а сам ничего не умеет… – Коньяком тебя угостить, что ли? – прервал ее Пронин, давая понять Агаше, что ему надоела ее воркотня. Агаша поняла. – А ну вас… – сказала она сердито и пошла из кабинета. Виктор разлил коньяк в рюмки, Пронин первым его пригубил, и я с любопытством на него взглянул, желая узнать, одобрит ли он коньяк, взглянул в его серые глаза и забыл о коньяке. Так ласково и умно смеялись эти глаза, что я еще раз невольно подумал о том, как люблю и уважаю этого человека. Я смотрел на его добродушное лицо и суховатые губы, на его седые виски и неправильный русский нос, на его чистую рубашку и похудевшую сильную руку и невольно задумался об этом простом и очень талантливом человеке, прошедшем трудный и сложный путь… Размышления могли бы унести меня в очень далекие дали, но Иван Николаевич вернул меня на землю. – Коньячок ничего, пить можно, – сказал он, отставляя недопитую рюмку. – Рассказывай. И я быстро и подробно, как всегда этого умел добиваться Пронин, рассказал о своей поездке. – Ну а мы тебя тоже можем кое чем угостить, – похвалился Иван Николаевич и головой указал Виктору на патефон, стоящий на письменном столе. – Пластинки, брат, у нас новые, заслушаешься! – По моему, вы патефоны недолюбливали? – сказал я. – Или привыкли за время болезни? – Пожалуй что не привык, а так… – неопределенно ответил Иван Николаевич. – Заведи ка! – Какую? – деловито спросил Виктор. – Ту самую – “The Blue Angels”, – сказал Иван Николаевич, и по легкой его усмешке мне показалось, что он намеревается меня чем то удивить. Не задавая других вопросов, Виктор положил на зеленый диск пластинку и завел патефон. Я не очень хорошо разбираюсь в тонкостях джазовой музыки – это была какая то медленная ритмичная мелодия, не то блюз, не то танго. Не сильный, но приятный баритон запел заунывную песенку, пел он ее на английском языке, слов я не понимал, но мотив волновал и томил, настраивая слушателей на грустный лад. Одним словом, в своем жанре это было неплохо. Напоследок хриплый голос сказал несколько слов, вероятно, пожелал слушателям легкой ночи или веселой жизни, и Виктор поднял мембрану. – Как? – спросил Иван Николаевич. – Ничего, – ответил я. – Приятная музыка. – А ну ка, Виктор, повтори эту пластинку еще раз, – предложил Пронин. – И обязательно с переводом… Виктор охотно завел патефон еще раз и, когда баритон запел, стал ему подтягивать, напевая песенку в русском переводе: Ночь нам покой несет, и, когда все заснет на земле, Спускается с горних высот голубой ангел во мгле, Он неслышно входит в наш дом, наклоняется к нашим устам И спрашивает нас об одном – о тех, кто дорог нам. И, не в силах ему противиться, – это мать, невеста, жена, – Нарушаем мы тайну сердца, называем их имена. А утром с ужасом слышим, что любимых настигла смерть. И тоска проникает в душу, и чернеет небесная твердь. Мы ничего не знаем, не видим божьих сетей, Не знаем, что это ангел уносит лучших людей, И вечером, одинокие, беспечно ложимся спать, И в пропасти сна глубокие падаем опять… Так не спите ночью и помните, что среди ночной тишины Плавает в нашей комнате свет голубой луны. |
