В тесном номере гостиницы «Бейли» едва хватало пространства, чтобы вместить железную кровать, — но та, к несчастью, не вмещала Уиллиса Пьюла. Ему вконец осточертело пинать ее спинку или застревать щиколоткой в железных прутьях. Газовая лампа у изголовья безбожно шипела и трещала, до того сильно воняя утекающим газом, что алхимику приходилось держать окно приоткрытым, подпирая поднятую створку стопкой книг. Пьюл не мог дождаться того дня, когда сможет наконец распаковать свою библиотеку и расставить фолианты по полкам. Вот тогда он и приступит к настоящим исследованиям. Совершит великое открытие, предъявит миру свой гений.

Пьюл уставился на свое отражение в зеркале, подпертом другой книжной стопкой. Лечебная повязка не принесла ничего путного, разве что помогла остаться неузнанным. Даже в неверном свете газового ночника лицо его казалось воспаленным; кожа выглядела натянутой, почти лоснилась. Подобрав замусоленный том «Химического лечения» Эвглены, Пьюл перечел подробное изложение методов применения очищающих лицо лосьонов и не нашел в них ничего полезного. Одному богу известно, сколько различных пластырей он перепробовал. В лучшем случае они сушили кожу. В этом все и дело, совершенно точно. Завидная емкость черепа Пьюла, избыток мыслительной деятельности перетягивали на себя жидкости из других отделов организма — отсюда сухая, шелушащаяся кожа на руках. Отвратительное состояние его лица вероятнее всего было платой за гениальность.

Вздохнув, Пьюл снова повалился на скрипучую кровать, треснулся локтем о стену и выругался. Такова его участь — всю жизнь провести в предавшем его теле. Временами Пьюлу казалось, что он прикован к огромному паразиту: растленный мешок плоти с чистой, чувствительной и в высшей степени разумной душою внутри. Проницательность, сквозящая в такой постановке проблемы, с легкостью могла бы вызвать восторг, но только не у него. Пьюл видел этот мир насквозь, и мало что могло его прельстить.

Пьюлу часто приходилось сетовать на обычную для гениев проблему: гениальность попросту не самоочевидна. Она явственно проступает в их трудах, однако Пьюл считал любой труд унижением человеческого достоинства. К чему марать руки? И потом, в современных достижениях нет ничего такого, что не представлялось бы очевидным, не было бы претенциозным. Всякий, кто наделен — или проклят — даром прозревать суть вещей, ясно видит пустоту за их хрупкими фасадами. Ему очевидны их фальшь и никчемность. Стоит избавиться от романтической чепухи, и даже лучшие творения поэтов предстанут виртуозно расписанными декорациями, развешанными там и сям с целью скрыть подлинный облик мира, скучный и пустой.

Пьюл испустил очередной вздох и потер кончик носа. Ах, будь он лишен этого горького дара… Чего стоит Нарбондо один! Горбун вдосталь мучил Пьюла, не скупясь на пустые обещания — и только. А кто устроил западню Кракену и отобрал у него ящик? Пьюл. Кто подготовил и осуществил изъятие Джоанны Сауткотт из могилы? Пьюл! Кто выкрал карпа из океанариума? Снова Пьюл! Нарбондо — лишь один из тех навязчивых, низкопробных, эгоистичных пустозвонов, что так любят наделять себя знаками воображаемой власти. Горбун неплохо устроился! Он путается под ногами, присваивает себе заслуги Уиллиса Пьюла, использует его в хвост и в гриву, а в итоге сбежит с изумрудом, оставив именно Пьюла объяснять судье, какой такой наукой они там занимались.

Пьюл нагнулся и, пошарив под кроватью, извлек на свет божий ящик Кибла, отобранный у человека, который попался ему в вагоне поезда. Уже в сотый раз встряхнул его, но ящик вновь не издал ни звука. Да что же там такое, гадал Пьюл. У этой коробки, похоже, вовсе нет никакой крышки. Возможно даже, что ящик специально устроен так, чтобы воспрепятствовать попыткам людей неосведомленных вскрыть его. Он даже мог взорваться! На эту мысль наводили трубка и заводной механизм, прямо как у адской машины.