— Ну, я полагаю, действительно нечего. Да я их и не люблю, обсуждений этих. Напрасная трата времени. Миленькая у вас дочурка. Соблазнительная, можно сказать. У вас три дня на раздумья.

— Мне не нужны три дня.

— Скажем, до четверга. И постарайтесь сохранять трезвость. Это дело потребует от вас всех усилий, чем бы ваши раздумья ни кончились, — с этими словами Дрейк поднял трость, аккуратно сбил с головы Кибла ночной колпак, повернулся и зашагал к распахнутой двери. Вскарабкавшись внутрь ожидавшего брогама, он отбыл.

Кибл стоял неподвижно, словно вся кровь в его теле вдруг отвердела. Шея и лицо горели. Не поворачиваясь, он подцепил колпак со столика в прихожей, куда тот упал. Наверху гулко захлопнулась дверь. Неужели Дороти слушала? Видела ли она, как уезжал Дрейк? Кибл поднял голову, растянув рот и в вымученной улыбке. Лестница была пуста. Натянув колпак, он потянулся к моржовому бивню. Тут и раздумывать не о чем. Конечно же Дрейк блефовал. Он не посмеет сунуться сюда вновь, а в противном случае пожалеет. Рука Кибла, поднесшая к губам бивень, заметно дрожала, и он отложил его обратно, не закупорив. Какое ему дело до чьих-то угроз? Еще с минуту он простоял в задумчивости, а потом зашлепал вверх по лестнице обратно в кровать.

V

ТЕНИ НА СТЕНЕ

Окутывавшая кладбище Хаммерсмит тьма была исключительной. Ни единой звезды не мерцало на затянутом тучами небе, а редкие газовые фонари, горевшие в овальных каменных нишах разбросанных там и сям склепов, не освещали ничего, кроме стайки очумелой мошкары, вылетавшей из темноты, тупо носившейся вокруг пламени и снова исчезавшей в ночи. Тяжелый речной туман придавил землю, старые тисы и ольхи, чьи кривые ветви, затеняя дорожки, роняли влагу на шею и плечи Уиллиса Пьюла, неуклюже давившего ногой на край лопаты. Выругавшись, он поднял воротник пальто.

Замшевым перчаткам пришел конец, а на ладони, прямо под большим пальцем, грозил прорваться пузырь мозоли величиной с пенни.

Пьюл всмотрелся в лицо напарника. Этот человек вызывал в нем двойное отвращение: во-первых, из-за крайней нищеты, а во-вторых, из-за тупоумия. Лицо его не выражало ровным счетом ничего. Хотя нет, не совсем. В нем читался страх, а иногда, стоило вдруг ветке скрипнуть над головой или зашелестеть листве, щеки напарника начинала сотрясать дрожь ужаса. Усмехнувшись, Пьюл поднял левую ступню и резко надавил ею на лопату. Нога соскользнула, лопата ушла в землю всего на дюйм-другой и завалилась набок.

В такой работе есть что-то крайне безвкусное, но сегодняшнюю добычу нельзя было доверить одному землекопу. Отчего в таком случае именно Пьюл орудует второй лопатой, а не сам Нарбондо, Пьюл затруднился бы ответить. Если их застанут здесь, можно ничуть не сомневаться, что доктор со своей двуколкой немедленно исчезнут и Пьюлу придется объясняться с констеблем в одиночестве.

Ничего, однажды это изменится. Пьюл попытался сквозь мрак разглядеть дома на Паллисер-роуд, но стволы деревьев уже за десять футов отсюда начинали расплываться в призрачном тумане, а слабый свет его лишь наполовину открытого фонари, казалось, делал окружающие надгробия и склепы даже более темными и расплывчатыми, чем прежде.

Внезапный бой далеких часов, басовитый и печальный в тумане, заставил Пьюла вздрогнуть и выронить лопату. Улыбка порхнула по губам и глазам его напарника, но тут же исчезла, сменившись привычным выражением вялого равнодушия. Кипя от злости, Пьюл подобрал лопату, ухватил у основания ясеневого черенка и с силой вонзил в грязь. Лезвие ушло вглубь лишь на несколько дюймов, где встретило отпор от крышки гроба, отозвавшийся в обеих руках Пьюла внезапной резкой болью. Дернувшись, Пьюл опрометчиво вскрикнул и снова уронил инструмент.

Его напарник, ни разу не промахнувшись, отгреб землю с крышки ящика.