— Так как насчет девочек, Геннадий Генрихович? — усмехнулся Кузьма.

— Может быть, может быть, — помолчав, проговорил Хозяин. — Ты же знаешь мое отношение к шлюхам.

— Но разговляться тоже надо, — агитировал его Кузьма. — Извини, но я твоей хандры не понимаю. Когда меня жена бросила, я был счастлив до опупения. Тут же обзвонил всех своих баб и целую неделю наслаждался разнообразием тугих попок, сосков, бедер, ах, как это хорошо!

Он даже крякнул от удовольствия, густо намазывая горчицей кусок ветчины и поливая ее сверху белым хренком. Потом бросил две половинки огурца, капнул на них кетчупом, взял пучок петрушки. Облизываясь, Кузьма заглотил тонкогубым ртом половину большого бутерброда и, громко причмокивая, стал жевать, мощно двигая скулами, как жерновами, наслаждаясь вкусом и морщась от злого хрена, запивая все это большими глотками баночного пива. Хозяин радостно-удивленно смотрел на него. Кузьма открыл вторую банку «Факса» и мгновенно влил в себя почти половину.

— Сколько слушаю это ребячье причмокивание, столько лет восхищаюсь твоим животным азартом, — улыбнулся Геннадий Генрихович.

— Когда ешь, надо причмокивать, тогда вытягиваешь прану из пищи, — философски заметил Кузьма.

Геннадий Генрихович с грустью улыбнулся.

— Я понимаю, вращаясь в президентских сферах, ты ноленс-воленс был обязан соблюдать глупый этикет. Вилочка, нож, не жрать, а делать вид, что жрешь, дабы вести непринужденную светскую беседу. Ты на виду, газеты, телевидение, всегда опрятный, подтянутый, приклеенная улыбочка на губах, приветливый, как бабий сентябрь, ласкающий взоры безупречностью манер, как же, Геннадий Станкевич, первый помощник Президента, все только и ловят его умное доброе слово. Ах, ах, вот и журналисточки бросают на него свои жадные взоры, воображая, каков он в постели, этот лощеный, европеизированный Станкевич, пахнущий Диором и предпочитающий однотонные галстуки и обувь от «Саламандер», — почти без пауз, театрально комментировал Кузьма и весьма ловко вел азартный монолог, за ним водились недюжинные актерские способности, за этим суперкаратистом, обладателем черного пояса, удар которого обладал столь стремительной силой, что валил с ног полуторацентнеровых бугаев. — Кое-что, конечно, перепадало и мне, как охраннику, и я кое-кого успевал потискать на даче за упругие попки, но теперь-то все в прошлом, Гена, теперь ведь и тебе не нужно быть мальчиком комильфо, теперь ты высоко взлетел, хоть и редко мелькаешь по «ящику». Можно расслабиться, почмокать, понежиться в ласковых нежных ручках настоящей двухсотдолларовой шлюшки, опыт которой ни в какое сравнение не идет с твоей закомплексованной и честолюбивой бывшей женушкой. Ну скажи, Гена?

— Цицерон, — хмуро обронил Станкевич.

— Да брось ты, посмотри на меня! Я знаю, что могут пристрелить в любое время, захомутать, упечь в Бутырку, поэтому и пользуюсь жизнью, как подлинный Гаргантюа. А вы, мессир, чего ждете? Запасного варианта не будет! — Кузьма сделал еще один гигантский бутерброд и, причмокивая, съел, облизав потом пальцы.

— Машину вернул? — спросил Станкевич.

Его собеседник кивнул.

— Все в порядке, — добавил он. — Номера поменяли, я ему кинул стольник, чтобы он сменил колеса, а эти выбросил на свалку. Легенду знает. Я думаю, вряд ли они начнут копать. Парнишка очухается, они выпьют и не станут поднимать бузу.

— У этих одна радость, разгадать очередную головоломку, — заметил Станкевич.