— У меня нет ни твоей особой философии, ни твоей мудрости, Клер… и, наверное, никогда не будет. О таких завихрениях довольно занятно читать, но испытывать их на своей шкуре я бы не хотела, да и не смогла бы… В чувствах я — максималистка, и для меня все, о чем ты говорила, не подлежит никакой классификации и называется просто — предательство. Вот, прочти, по-моему, он все вполне достаточно прояснил.

Клер читает долго, будто пытается что-то найти между строк, а потом растерянно говорит:

— Ну и головоломка — впервые в жизни не понимаю мотивов своего сына, хотя казалось, что уж его-то знаю прекрасно… вообще отказываюсь понимать, почему надо было писать письмо, когда можно посидеть за бутылочкой хорошего вина и поговорить, в чем-то вместе разобраться, тем более, что он и сам не уверен, что все кончено…

— Я ведь тебе говорила то же самое.

— Что-то здесь не так. Не хочу каркать до времени, но у меня нехорошее предчувствие…

— Не пугай, что еще за предчувствие?

— Так, сразу — в никуда? Для чего? Не знаю, не знаю… Единственное, что я знаю наверняка, это то, что в его возрасте просто так не уходят, если, конечно, с головой все в порядке. В возрасте Льва Толстого причины могут быть разные, но в возрасте моего сына, боюсь, только одна…

* * *

Белла никогда раньше не заговаривала с Клер о своем разладе с Виктором по одной простой причине — не хотелось огорчать ее… Они сблизились с самой первой встречи вовсе не из-за родственных отношений, но, скорее, вопреки им — ведь обычно происходит наоборот — родственные отношения мешают возникновению дружеских. Участие и присутствие Клер в их жизни было постоянным, но не только никогда не напрягало, а, напротив, располагало к доверию и открытости — ее искренность, деятельный характер и готовность помочь бывали неподдельны, ненавязчивы и не угнетали… Но, тем не менее, ей казалось дурным тоном жаловаться матери на сына, покуда сама не разобралась до конца в причинах зародившейся отчужденности…

Глупо было все скрывать — вот и нашелся конец у веревочки… Пожалуй, это и к лучшему — наконец, можно выговориться, вылить накопившуюся обиду и боль, позволить себе роскошь быть слабой, поплакать, даже напиться…

Клер выдворяет Юзефа из гостиной — имеют же они с Беллой право на девичник. Она не просто расстроена, а находится в полном шоке от услышанного, в особенности от одной детали — полгода без секса, в его-то возрасте!

Здесь же, в гостиной, почувствовав некоторое облегчение после неожиданно бурной исповеди, Белла и засыпает на диване, а утром, после чашки крепкого кофе, помогает по дому, кормит Мари завтраком и старается отогнать от себя тревогу…

Клер пытается поддержать, чем может, — ссылается на многочисленные сложности в браках знакомых и родственников, дарит старинный медальон, доставшийся ей от бабушки, потом, отвлекая Беллу от погружения в себя, начинает комментировать каждый этап приготовления своего коронного блюда — роскошной лазаньи… Кроме нее, к обеду поспеет и несравненное слоеное тесто для всеми любимого яблочного пирога, начинка для которого является ее особой гордостью и секретом… Видя, что состояние невестки не улучшается, советует ей сказаться больной, несколько дней не ходить на работу и побыть вместе с Мари у них — она считает, что так ей будет легче прийти в себя…

Белла и сама понимает, что с таким лицом и состоянием души лучше не появляться на людях.