Много злого совершили эти люди, пока злодейство не получило протокольной записи, и в стремительно уходящем сознании мелькнула последняя мысль: зачем же все это надо было?

Долго, долго – в один миг – промчалось четверть века, не так уж много осталось в живых и людей, которые судили злодеев, изжелтели бумаги, протерлись на сгибах, обтрепались на краях, поблекли чернила, выцвел машинописный текст. А вечность хранения? Что же вечно? Может быть, установленный десятилетиями протокол правосудия вовсе не это имел в виду? Может быть, он взывал вовсе не к вечности нашей памяти, которой человеку отпущено на один короткий век, а всем вместе – на всю человеческую историю? Может быть, вечной‑то должна быть наша память, а не стареющие, выцветшие бумаги?

В это мгновение раздался телефонный звонок. Я снял трубку – звонил Сашка:

– У вас там Тихонова из МУРа поблизости не видать?

– Видать, – сказал я и посмотрел в окно. Через дорогу к подъезду Гнесинского училища степенно вышагивали добротные, хорошо одетые дети со скрипками в руках. Это были правильно воспитанные дети – переходя дорогу, они не вырывались у родителей из рук, а на середине мостовой аккуратно смотрели направо. Скрипка здорово дисциплинирует людей.

– А‑а, это ты, – протянул Сашка. – Ну и закопался ты в своих катакомбах – еле разыскал. Работаешь?

– Помаленьку.

– Молодец, – разрешил Сашка.

– Слушай, Сашок, а ты никогда не хотел жениться?

Сашка подумал недолго, отрапортовал:

– Хотел. Девушка о‑очень красивая была. Но со мной разговаривала только так: «Ты растоптал большое и чистое, ты осквернил святое…» Пришлось бросить.

Я засмеялся и спросил:

– И все?

– Почему же все? – серьезно сказал Сашка. – Еще один раз хотел. Но невеста отказала мне, объяснив, что не может выйти замуж за человека, у которого никогда не будет отчества – «Сашка да Сашка – что такое?…» Так и бросила.

Я вновь посмотрел за окно на детей, спешащих к началу занятий в училище, и спросил:

– Слушай, Сашк, а ты своих будущих детей станешь учить музыке?

– Никогда, – твердо ответил Сашка, – сейчас патефоны дешевые.

– Это ты отстал – патефоны за редкостью вновь стали дорогими. Радиолы дешевые.

– Мне все равно. У меня слуха нет. Совсем как у тебя.

– Отлично. А теперь запиши – дашь запрос в справочную картотеку: Сытников Аристарх Евграфович, осужден в 1946‑м по делу атамана Семенова.

– Записал. Слушай, Стас, а как же его в детстве ребята во дворе называли – Арик? Или Ристик? А мотает быть, Стархуня?

– Вы босяк, Александр. Аристарх Сытников во дворе с ребятами не играл – он воспитывался в пажеском корпусе.

– Два мира – два детства, – образовался Сашка. – Я тоже воспитывался в ремесленном училище № 163. Ребята из зависти называли меня малопривлекательной кличкой Ржавый. Кстати, а почему тебя заинтересовал этот ископаемый паж?

– Он не паж, он штабс‑капитан. И единственный оставшийся живой человек из всей этой компании. Ну все? Вопросов больше нет? Тогда я пойду домой.

– А сюда не придешь?

– Тогда купи мне раскладушку, я и ночевать буду на Петровке. Пока, до завтра…

– Подожди, подожди! Тебе тут девушка звонила.

– Какая? – сердце колотнуло испуганно: Лена!

– Подожди, посмотрю, у меня записано. Вот, нашел – Рознина…

– Рознина?

– Людмила Михайловна Рознина. И телефон свой на всякий случай оставила.