– Шаман, никак и ты завязал? Что это на всех вас напало, как китайский грипп? Слушай, может быть, ты членом профсоюза стал?

– А что? А что? И стал! И бюллетень мне положен, и отпуск – все как у людей, – сердито забубнил Шаман.

– А со старых заработков не просят уплатить взносы?

– Кто же о них знает? – искренне ответил Шаман. – А делать больше шахер‑махер нет резона. И накопленный попользоваться не успеешь – вмиг загремишь какую‑нибудь гидростанцию строить.

– То‑то я вижу, как ты пользуешь накопленное! Прямо прожигаешь жизнь. А с бабами как устраиваешься?

– Ни к чему мне это. Пора о душе подумать.

– Ну ты даешь… А работой доволен?

– Ничего работа, не соскучишься.

– Заработок приличный?

– Хватает.

– А где служишь‑то?

– В лечебнице ветеринарной. Ты ведь знаешь, я животных люблю.

– Санитаром, что ли?

– Навроде этого, на машине санитарной. По дворам, по улицам отлавливаем бродячих кошек и собак.

– А потом что?

– Если здоровые – в институты их для опытов передают, а больных усыпляем. Укольчик кольнули – пшик, и готово!

Я как‑то по‑новому посмотрел на него – мордастая, опухшая орясина в синих кальсонах. Душегуб. Его по‑другому и назвать нельзя было – душегуб, и только.

– Ты чего так смотришь на меня? – спросил Шаман со злобой, с вызовом спросил.

– Никак я на тебя не смотрю, смотреть на тебя противно.

– Ага, противно! – забарабошил Шаман. – А я вот с радостью свою работу сполняю, хотя мне собак и жалко маленько.

– А кошек?

– А кошек когда ловлю, как будто с вами сквитываюсь…

– С кем это – с нами?

– С блатными, с вами, проклятущими, мокрушечниками, ширмачами, домушниками – гадами блатными, что себя «в законе» считают…

– А чем же это мы тебе насолили? Ты ведь, как пиявка, от нас и жил всегда!

– А страху от вас сколько я претерпел? И милиции всегда боялся, а вас еще пуще. То‑то вы всегда деньги мои считали, не раз, наверное, на меня зарились, по глотке «пиской» полоснуть и в подвале у меня пошустрить. Спасибо, Захарушка рядом… А теперя конец – ничего вы у меня не найдете, и помру – копейки вам не перепадет. Надежно себя я обеспечил, надежно, не боись…

– Дурак ты, Шаман, и псих к тому же. Только кошки здесь при чем?

– Как же ни при чем? Вот собака – она во всем человек и кошку смертно ненавидит, потому что кошка – это как есть вылитый блатной, как есть вор‑«законник»! Нрав у этой животной – точный копий с уголовника. И кошек я ловить научился, как МУР вас всех, проклятых, ловит.

На мгновение мне стало страшно, потому что показалось, что он совсем с катушек сорвался. И все‑таки я его спросил:

– Чем же это кошка на блатного похожа?

– А всем. Повадки те же, и бессовестность, и нахальство, и ни памяти, ни благодарности, а только форс да жадность глупая!

Меня это заинтересовало, я сказал ему:

– А ты поточнее, с подробностями расскажи, потому что я душегубством не занимаюсь, как ты, откуда мне про кошачьи ухватки знать.

– Так ты на себя вглядись и как в зеркале углядишь кошачий лик!

– Чего же я там узрю? Глаза у меня черные, а не зеленые, волос седой, усов не ношу.

– Душа! Душа у тебя, как у кота – черная.

Теперь я уже не сомневался, что Шаман сошел с ума.

А он продолжал:

– Вот гляди, кот всегда, понимаешь, всегда живет один.