Мой знакомый дьявол сидит, ожидая меня, на большом валуне. Я его узнал, несмотря на то, что он принял теперь другой образ. Его высокое мускулистое тело слегка прикрыто плащом неопределенного цвета. Плащ кажется то белым, то голубым, то вдруг принимает черный цвет с едва уловимым красным опенком.

«К чему эти дешевые эффекты?» — невольно подумал я. Он красив, этого нельзя не признать. Красив дьявольской мужской красотой, в которой одновременно чувствуется и сила, и ум, и коварство, и благородство. Его черные, с матовым отблеском волосы ниспадают на плечи.

— Привет. Давненько мы с тобой не видались! — говорит он, вставая с валуна и делая шаг мне навстречу.

— Привет! — как можно любезнее ответил я. — И сам я удивляюсь. Подумал вдруг, что ты решил меня оставить в покое.

— Ты много хочешь! — он протянул руку, она была холодна как лед. — Должность у меня такая — присматривать за всем… Эксперимент‑то еще не закончен. Как дальше пойдет реакция? Знаешь, в дьяволе всегда сидит ученый! А вот наоборот — реже.

Я промолчал, не зная, что ответить.

— А ты меня пытался обмануть! — продолжал он.

— Не понял?

— Ты говорил, что ни во что не веришь. Предпочитаешь знать.

— И что?

— Как что? Ты веришь! Веришь в человека! Какая разница, во что решил ты верить. В бога, черта, разум? Вера — это предопределение. Я‑то думал, что найду в тебе нечто, чего нет в других.

— А!

— Что — а?

— Ты не логичен. Я не верю, а действую. Чувствуешь разницу в понятиях? Я действую сообразно реальности. Причем тут предопределение?

— Но ты имеешь цель?

— И что?

— Ты веришь, что ее достигнешь?

— Отнюдь. Да, я хочу достичь ее. Но реальность нередко меняет условия. «Хочу» и «Верю» — разные понятия! Если же мозг одурманен верой, то к цели я буду идти, как робот. Метода не по мне! Предпочитаю знать!

— А я вот замечаю, что ты говоришь одно, а делаешь другое…

— Вот как?

— Ты пытаешься создать идеальное общество. На этом не раз ломали шею «мудрецы» и поумнее тебя. Когда‑то и доктор Фауст пари проиграл… А с ним и душу!

— Насколько помню — нет! Поэт писал, что ангелы ее спасли.

— Ну это враки! Что черту в руки попадет — считай пропало.

— Так Гете — врал?!

— Конечно. Разве цензура могла допустить мою победу?

— Да, ты Фаусту поставил хитрую ловушку. Достичь идеала — значит остановить движение. Идеал — уже не идеал, если достигаешь его. То, что вчера было правдой, сегодня — ложь. Если не понять мудрости этого парадокса, значит застыть в понятии идеального, цепляться за все нарастающую массу лжи, топтаться на месте, тонуть в ней, имея миражи вместо цели.

— Значит, предлагаешь идти вперед? Кого же возьмешь с собой в дорогу? Человека? Этот сосуд мерзости! В нем — зависть, злоба, лицемерие, ханжество, пошлость, угодничество, низость, коварство…

— гордость, благородство, жажда познанья, доброта, способность к самопожертвованию во имя правды, любовь, разум… И еще — терпимость, милосердие… Но и то, о чем ты говорил, тоже есть.

— М‑да… Вот все думаю, что же вы, люди, взяли от меня, а что — от Бога?

— Вот и разберитесь со Всевышним.

— А людям что — неинтересно?

— Мне — нет.