Я кое-как поднялся, цепляясь за лафет, проковылял примерно десяток шагов и рухнул грудью на борт. Болело все немыслимо — похоже, в моем теле осталось не так уж много целых костей — но зрелище того стоило.

Площадь почти опустела. Как и набережная: уцелевшие народники уже успели разбежаться, спасая свои жизни. Их никто не преследовал — Одаренным и жандармам и без того хватало работы. Измайловский полк, похоже, пока держался, но этот бой для предателей-гвардейцев оказался не из тех, что можно выиграть… Даже с помощью панцеров.

Деревья в саду перед Зимним еще не успели покрыться листвой, так что я кое-как видел все, что происходило там, у стен дворца. Половина грозных машин уже горела, превратившись в неподвижные остовы, и прямо на моих глазах сразу две одновременно замерли и вспыхнули, выбрасывая в утреннее небо столбы пламени. Остальные еще куда-то катились, огрызались, строча из пулеметов…

Но уже казались совсем не страшными.

Эпилог

Грохот прокатился над строем. И не успело стихнуть эхо первого залпа, как прозвучал второй, а за ним и третий — последний. Разлетелся во все стороны, прошелся над крестами и затерялся где-то вдалеке среди голых деревьев. Когда снова заиграл оркестр, отстрелявшиеся юнкера в первой шеренге синхронно стукнули прикладами об землю и, вытянувшись, замерли вместе с остальными.

Рота почетного караула. Ровно сто человек, среди которых я знал каждого. Иван с Подольским рядом, чуть дальше — Богдан с золотыми унтер-офицерскими погонами на надраенной до блеска парадной форме. Чингачгуку с его ростом места спереди не нашлось, но я точно знал, что и он тоже там — в самой последней шеренге слева, застывший по стойке “смирно”.

Гроб с Мамой и Папой уже опустили в могилу, и теперь неторопливо забрасывали землей под звуки траурного марша. Лопатами орудовали не юнкера или солдаты, а офицеры чином не ниже поручика. В основном из училища — но я видел и незнакомые лица в гвардейских мундирах. Наверное, из родного полка…

В первый раз за последние сто с лишним лет с генеральскими почестями хоронили обычного штабс-капитана. На Лазаревском кладбище собралась чуть ли не вся столичная знать — но для многих и вовсе не хватило места. Я видел глав родов, министров, членов Госсовета и чуть поодаль — саму государыню императрицу в траурной черной накидке.

Не было только наследника. Как я ни старался — так и не смог отыскать великого князя Павла Александровича ни рядом с матерью, ни где-либо еще. Его высочество или занемог, или нашел какие-то особые причины не явиться на похороны. На мгновение я почувствовал что-то вроде обиды за ротного — но тут же одернул себя и перестал озираться.

В конце концов — какая разница? Сегодня сюда и так пришли все, кто знал Маму и Папу и желал проводить его в последний путь.

Те, кого он вел в бой на “Бисмарке”, ставший для него последним. Почти три сотни юнкеров и офицеров из училища. Рота почетного караула и остальные, выстроившиеся чуть дальше, за склоненными к земле государственным флагом и знаменем Владимирского пехотного.

Но мне уже не нашлось среди них места: по собственному желанию, утвержденному, по слухам, чуть ли не самой государыней императрицей, я уже несколько дней как не был юнкером — и больше не носил унтер-офицерского чина. Как сказал дед — “в случае человека с моими возможностями, положением и репутацией продолжение службы в пехотном училище было бы бесполезно и даже вредно. Как для человека, так и для самого училища”.

— Жалеешь?

Багратион в парадном темно-синем мундире шагнул вперед и встал рядом. Как и всегда, он без труда прочитал мои мысли — а скорее просто и так знал, о чем я сейчас думаю.

— Жалею?.. Пожалуй, нет, — негромко отозвался я.