Эйприл молчала, закусив губу. Ее глаза подернулись грустью. Наконец, вздохнув, она сказала:

— Погиб в самом начале войны. Мы долго не имели о нем никаких известий. Каждое утро просматривали списки убитых. Его долго считали пропавшим без вести. Когда, война кончилась, нас разыскал однополчанин мужа, свидетель его гибели… — Эйприл запнулась. — Дэйви никогда не видел отца.

Маккензи вздохнул. Он хорошо знал, что это такое — мучительная неизвестность.

— Вы любили его?

Слова сорвались с языка, прежде чем он успел подумать, сообразить, что его это вовсе не касается. Зачем лезть не в свое дело?

Эйприл грустно улыбнулась.

— Да. Мы были так молоды… Когда познакомились, мне было восемнадцать, ему — двадцать шесть. Он служил командиром роты. Мягкий, добрый…

Хотелось добавить: сильный, но… Вот Маккензи — точно сильный. Уверенность, убежденность в своей правоте — это свойство сильных, а ее Дэвид находился под жестоким давлением матери и сестер. Образцовый сын…

— Да, я очень любила его, — сказала она.

От Маккензи не укрылась нотка сомнения, прозвучавшая в ее голосе. Странно, но это его почему-то обрадовало.

— Вы теперь направляетесь к себе домой?

— Направлялась, — лукаво улыбнулась Эйприл, — но попала в засаду.

Он взял ее ладонь и, повернув кверху, стал внимательно изучать каждую линию, каждую черточку. Неожиданно заметил волдыри.

— Что же вы молчали до сих пор? — Она услышала знакомый шотландский акцент. — Пойду поищу тысячелистник. Сделаем лечебную мазь, и все пройдет.

Быстрыми шагами он направился к лесу. Ему вообще хотелось побыть одному. Рядом с Эйприл он ощущал такое богатство чувств, какое не ожидал открыть в себе. Возникали безумные желания — сжать ее в объятиях, прильнуть поцелуем к ее губам. Он и в самом деле безумец! Его удел — суровая жизнь. По крайней мере сейчас надо думать, как скрыться от погони, а он раскис. Ему ли, изгою, смертнику, мечтать о любви?

Он любил одиночество. Прекрасно жилось ему в родном краю непуганых птиц и зверей. Потребности в общении с людьми он не испытывал. А теперь вот печется о чужих ему людях! Горд, когда удается порадовать их хотя бы самым малым. Зачем сломя голову помчался в лес? Отыскать целебную траву…

Да! Есть на свете вещи пострашнее сурового Бога его отца-кальвиниста. Почувствовать нежность и тут же задушить в себе. Как костер. Вспыхнул и погас, не успев согреть странника. Что ж, у каждого свой ад.

Эйприл очнулась от сна. Маккензи поблизости не было. Но он приходил. Заботливо укутал их с сыном одеялами, подоткнув со всех сторон. Костер не погас. Куча хвороста заметно уменьшилась. Человек-невидимка — вот он кто. Нет, добрый гном-покровитель.

Край неба порозовел, медленно всплывал красный диск солнца. Эйприл поежилась от утренней прохлады. Проснулся Дэйви. Сел, протирая глаза.

— А где Маккензи?

Вот, пожалуйста! Ребенок только о нем и думает.

— Охотится в горах. Видишь, его коня нет. Забрал с собой лук и стрелы.

Ружье он оставил, прислонив к дереву. На всякий случай. Но у нее в дорожной сумке припрятан револьвер. Уж лучше бы взял ружье с собой. Чего им бояться? Это он осторожен. Будто дикий зверь.

Они позавтракали галетами. А на обед будет рыба. Вечером Маккензи опустил несколько рыбин, нанизанных на веревочку, у самого берега в воду.