Сюзан подождала еще минутку, а потом сказала:

— Надеюсь, что вы не сожалеете о том, что пожертвовали мне этот мрамор.

— Конечно, нет, — быстро ответил он, — может быть, я только… я не ожидал таких огромных вещей от… от женщины. К ним надо только привыкнуть… и все. Может быть, я ожидал увидеть нечто более легкое, более классическое.

— Я знаю, что их нельзя отнести к красивым и изящным, — тихо сказала Сюзан.

Мистер Киннэрд попытался было выйти из неловкого положения.

— В них скрывается неимоверная сила, моя дорогая. И техника их исполнения чисто мужская.

— Я не думаю, что творчество должно подразделяться на мужское и женское, — возразила она.

— Мне весьма интересно, что на это скажет критика, — заявил мистер Киннэрд, даже не ответив ей.

Теперь же, в своем ателье она воспроизвела в памяти его растерянный взгляд и подумала: «Бедный старик, ему не понравилось. И, видимо, я уже не получу от него никакого мрамора!»

Это был особенный день, полный самых разнообразных событий. Сразу после ухода мистера Киннэрда явился Майкл, огляделся, присвистнул и закричал:

— Сюзан, они великолепны, они замечательны! Надо бы их расставить где-нибудь в порту, чтобы каждый прибывающий в Америку их видел! — Затем он посмотрел на нее потухшим взглядом и выдавил дрожащими губами: — Сюзан, Мэри вышла замуж, но не за меня!

— Ах, Майкл! — Она вынуждена была сесть, пораженная его горем.

Он покачал головой.

— За меня выйти замуж она не хотела — зато вышла за этого старика Родса — это порядочный пожилой господин. Но для Мэри!..

Говорил он медленно, тяжело сглатывая после каждого слова, и в конце концов совсем сник. Он сел на диван к Сюзан и положил голову ей на плечо. Она обняла его и принялась шепотом утешать в его глубоком отчаянии.

— Ах, милый, милый Майкл!

— Я идиот, — шептал он, — это смешно. Я не спал всю ночь. Вчера, как только вернулась, она позвонила мне. Он приехал за ней в Париж. И это все. Только я не верил, что она сделает это!

Сюзан чувствовала, что он весь трясется. Его плач вызывал страх, подавлял ее.

— На твоем месте, Майкл, — мягко сказала Сюзан, — я бы…

— Я не могу забыть о ней, — сказал он резко. — И не говори мне ничего подобного!

— Я и не хотела этого говорить, — ответила она. — А только то, чтобы ты все воспринимал, как часть жизни. Все, что тебе суждено пережить, станет частью тебя, и забыть ты этого не сможешь, даже не посмеешь забыть. Тебе надо испытать все: и любовь и несчастье — просто все. — Сюзан замолчала, подыскивая дальнейшие аргументы. — Потеря — это в определенном смысле та же ценность — она является частью твоей жизни.

Она обнимала его и ждала, пока он успокоится. То, что она говорила ему, она одновременно говорила и себе. Потому что все, что дал ей Блейк, стало частью ее жизни, и то, что он не дал — также. Все, что у нее было и в чем ей было отказано, сливалось в единое целое, и это была ее жизнь.

— Я поеду работать куда-нибудь на север, — Майкл наконец отстранился от нее, повернулся спиной и откашлялся.

Сюзан встала, взяла тряпочку и вытерла ногу каменной Сони.

— Меня не покидает ощущение, что ты еще не нашел то, что тебе хотелось бы писать. — Она желала помочь ему, но не находила нужных слов, и продолжала, как умела: — Существует определенный, оптимальный для тебя материал — раз найдя его, ты будешь работать от всей души.