Мадди подала блюдо, а я, как всегда, не получила ответа. Мириам пробормотала:

— Надеюсь, миссис Кобб как следует ее сварила. Прошлый раз она была твердовата.

— Да, и я поговорила с ней, — сказала мама.

— Я должна знать, — вновь вступила я. — Нельзя же похоронить кого-то около дома и не знать, кто это. Я нашла диск с ее именем.

— А что ты делала на этой, как ты называешь, Пустоши? — спросила мама.

Я знала ее тактику. Когда она бывала в затруднительном положении, то всегда переходила в атаку.

— Я часто туда хожу.

— Лучше бы ты занялась делом. Нужно рассортировать целую кучу тряпок для бедных. Не так ли, Мириам?

— Конечно, мама. В доме много работы.

— Это всегда казалось мне пустой тратой времени, — проворчала я. — Для чего подрубать тряпки, ведь они вытирают пыль и без этого.

Мое замечание дало повод маме прочитать одну из своих проповедей о том, что мы должны давать бедным все, чем мы пользуемся сами. Разговор перешел на тряпки, сделанные из старой одежды. Если мы не можем больше дарить им рубашки, платья и одеяла, то раздача тряпок все же давала нам ощущение принадлежности к высшему классу.

Ксавье и Мириам печально слушали, а отец как обычно молчал. Подали сыр. Когда он был съеден, мама встала изо стола прежде, чем я успела продолжить разговор о могиле и надписи. После обеда я направилась в свою спальню. Поднимаясь по лестнице, я услышала голоса родителей. Отец говорил:

— Она должна узнать. Рано или поздно ей расскажут.

— Ерунда, — возразила мама.

— Я не вижу, как…

— Если бы не ты, этого никогда бы не случилось.

Я без всякого смущения старалась подслушать их разговор, ведь я знала, что они говорят о могиле Джессики.

Они пошли в гостиную. Я же, как всегда, осталась в недоумении. Все указывало на то, что отец на самом деле проиграл наше состояние.

Среда приближалась, и волнение по поводу предстоящего визита в Оукланд Холл затмило мое любопытство. Когда днем я перешла через мостик, меня поразила мысль, что я буду гостьей в имении, которое могло быть моим собственным домом. О Боже, подумала я, это мысли моей мамы!

Дубы, крепкие, гордые и прекрасные, росли по обеим сторонами дороги, которая поворачивала прямо к подъезду. Раньше меня это раздражало, потому что я не могла видеть дом с дороги. Теперь мне это понравилось. Завернув по аллее, я исчезла из вида, чему была очень рада.

У меня перехватило дыхание, когда я увидела дом — поистине величественное строение. Мне и раньше было интересно рассматривать его сквозь деревья, сидя у ручья, но увидеть его прямо перед собой оказалось необычайным ощущением. Я могла теперь понять и даже простить мамину вражду: живя в таком месте, трудно смириться с его потерей. Дом сохранил аромат времени Тюдоров, хотя был обновлен и в некоторых местах появились черты архитектуры восемнадцатого века. Но по существу это прекрасное строение относилось к Тюдорам и было почти таким, как сейчас, когда Генрих VIII посетил Оукланд Холл, — об этом часто рассказывала мама. Высокие окна мансарды, ниши и эркеры могли быть достроены в более поздние времена, но как гармонично они слились со всем остальным! Башенные ворота остались нетронутыми. Я стояла, с благоговением глядя на две башни по сторонам ворот и более низкую башню в центре. Над воротами красовался гербовый щит. Наш, подумала я. Пройдя через ворота, я оказалась во дворе, в который выходила массивная дубовая дверь со старинным колокольчиком на ней. Я дернула и с восторгом прислушалась к его чистому звону. Прошло не более секунды, и дверь распахнулась. Я чувствовала, что кто-то меня ожидал и наблюдал за моим приближением.