— Хорошо, Александр Васильевич. Соблаговолите подождать чуток, возьму ножницы…

Зажав трубку ладонью, Герасимов озорно крикнул Азефу:

— Хорошо слышно?

Тот наконец сменил гнев на милость, усмехнулся:

— Вот бы в ЦК эту отводную трубку поставить, цены бы мне не было, конец Бурцеву.

— Алло, Александр Васильевич, — адъютант вернулся к аппарату. — Я не знаю, возможно ли такое читать по телефону.

— Что-нибудь связанное с «номером семь» (так в охранке говорили о Николае). О нем?

— Именно.

Герасимов поджался, поразившись догадке, мелькнувшей в голове:

— Связано с маршрутом?

— О дополнительных мерах предосторожности,

— Хорошо, благодарю вас.

Герасимов положил трубку на рычаг, похожий на рога оленя, усмехнулся вошедшему Азефу:

— Ну? Так кто же шеф политической полиции? Я, милый Евгений Филиппович, я.

— Глядите, — ответил Азеф миролюбиво. — Моя информация абсолютна. Я говорю только в том случае, когда уверен. Я за это золотом плачу. Проверьте еще и еще раз. Если вам ничего не скажут, значит, у вас появились могущественные враги.

— Кто вам поведал об этом вздоре? Это сказал ваш враг, Евгений Филиппович, — Герасимов ответил ударом. — Назовите мне его.

— Нет, — Азеф покачал головой. — Не назову. Это мой коронный осведомитель. Он надежен. И не враг мне. Но и не друг. Он — болтун. Фанаберится. А я ему в винт проигрываю… О нем в ЦК только Виктор знает. И Натансон. Назови я его — мне гибель. Ваши филеры сей момент засветятся, провокаторы начнут к нему с идиотскими вопросами приставать — вот и конец мне, он все сразу поймет: значит, решит, один из нас троих — провокатор. Лидер партии провокатором быть не может. Натансон — теоретик, он прокламации пишет и газету ведет, от террора далек. Кто остается? Я остаюсь.

— Но ведь коронный осведомитель отдал вам фальшивку! Как должен был царь идти в Ревель на «Штандарте», так и идет! Какая «чугунка»?! Это же безумие по нынешним временам! Вам, бомбистам, подарок! Какой идиот это санкционирует? Я? Увольте! Столыпин? Да ни в коем разе!

… В полночь позвонил премьер-министру; тот пригласил на чай; о том, что маршрут следования государя изменен, и слыхом не слыхал:

— Это сказки какие-то, Александр Васильевич, чушь… От кого к вам пришла информация?

— Из окружения эсеров.

— Источник надежен?

И Герасимов — впервые в беседах с премьером — уверенно солгал:

— Проверяем, Петр Аркадьевич, проверяем…

— Такого агента надо сажать. Или гнать взашей, — нахмурился Столыпин. — Заведомо вводит вас в заблуждение.

Ночью Герасимов не мог уснуть, ворочался на тахте, вспоминал жену, сбежавшую к сукину сыну Комиссарову; чего им, бабам, не хватает? Меня ей не хватало, ответил он себе; я параллельно ей жил, как игрок: она рядом — ну и хорошо! Куда ей от меня деться?! А сам весь в интригах, ноздри раздувал, за генеральским золотом спешил, дуралей, бабу в упор не видел, вот и ушла… Возвращался то и дело к Азефу: почему «чугунка»? Неужели начал двойную игру?!

Утром, приняв холодный душ, тщательно поправил бороду и отправился в Царское, к Дедюлину.

Тот отчего-то заюлил, начал угощать чаем с черничным вареньем, говорил все больше о пустяках, анекдотами сыпал, слезливо умилялся тем, как смышлен наследник, а когда Герасимов в упор спросил, не будет ли перемен в маршруте государя, ответил:

— Только вам, и никому другому, Александр Васильевич… Белено держать в секрете, но ведь все равно вам, именно вам придется ставить охрану в пути следования… Так вот, ее величество третьего дня гадала с Аннушкой Вырубовой, та ей на ночь выбросила карты, что-то много пик легло на раннюю дорогу, и поэтому поступило августейшее указание поменять фрегат на императорский поезд… Это должно быть сделано в самый последний момент… Вы уж порадейте, мой друг, не сочтите за труд, и поймите меня верно: я не имел права сказать вам об этом в телефон, как замечательно, что вы сами ко мне приехали… И еще: государыня сказала, что она намерена принять приглашение Бенкендорфа.