Йоханнес вышел.

— Давай сядем, в ногах правды нет, — сказала Лия.

Они присели на длинную деревянную скамью у стены дома.

— А ведь ты виноватишь меня, думаешь, из-за меня этих торговок посадили. Думаешь, мне надо было предупредить их, что полиция придет копать в воскресенье. Так ведь?

— Мне-то что, мое дело сторона.

— Да нет, ты меня виноватишь.

— Кто я такой, чтобы тебя виноватить?

— А все равно виноватишь. Я по твоим глазам поняла, когда я тебе про этих женщин рассказывала. Верно я говорю?

— Верно, — чуть помолчав, согласился Кзума.

— То-то и оно! Вот от этого ты и приуныл. И почему?

— Я от тебя столько добра видел.

— Ну и что?

Кзума покачал головой.

— Я ничего не понимаю, ничегошеньки! Оставь меня в покое, женщина.

Лия улыбнулась, уставилась в пространство. И они долго сидели молча.

А вокруг них бурлила жизнь. Люди сновали взад-вперед. Дети резвились в канавах, играли, ели грязную апельсиновую кожуру.

Вечерами в Малайской слободе кипела жизнь. Пылкая, бурная, напряженная.

Люди пели.

И люди плакали.

Люди дрались.

Люди любили.

И люди враждовали.

Одни грустили.

Другие веселились.

Одни гуляли с друзьями.

Другие тосковали в одиночестве.

Одни умирали.

Другие нарождались на свет…

— Ты говоришь, что ничего не понимаешь в этой жизни, Кзума, а я, я вот понимаю. — Лия поглядела на него, и губы ее тронула улыбка, но глаза не смеялись. — Понимаю все, — шепнула она. — Выслушай меня, Кзума, — повторила ока уже вполне серьезно. — Я тебе еще раз попытаюсь втолковать, что такое городская жизнь. В городе ты с утра до вечера ведешь борьбу не на жизнь, а на смерть. Слышишь, борьбу! И когда спишь, и когда не спишь. И каждый борется только за себя. А иначе тебе каюк! Допусти только слабину, о тебя будут ноги вытирать. И оберут, и обведут вокруг пальца, и продадут с потрохами. Вот почему, чтобы жить в городе, надо ожесточиться, надо, чтобы твое сердце стало как камень. И лучше друга, чем деньги, в городе нет. На деньги можно купить полицию. На деньги можно купить человека, который отсидит за тебя в тюрьме. Вот какая она, здешняя жизнь. Хорошо ли, плохо ли, но от этого никуда не деться. И покуда ты этого не понял, Кзума, тебе здесь не жить. Там, в деревне, жизнь устроена иначе, здесь совсем не то.

Они снова замолчали. На небе зажглись звезды, взошла луна и поплыла по Млечному Пути на восток.

Розита, из дома напротив, завела патефон и, виляя пышными бедрами, вышла на веранду.

— Привет, — крикнула она через дорогу Лии.

— Пошли в дом, — недовольно сказала Лия. — Ужин, наверное, уже гогов.

— Мой белый дал мне фунт, — сказал Кзума. — Возьми у меня деньги: и ведь у тебя и сплю, и столуюсь.

Лия поднялась.

— Нет, получить первую получку, тогда и расплатишься. — отрезала она. — А теперь пошли.

Посреди кухни в продырявленной канистре из-под керосина горел огонь. Вокруг огня на полу расположилась Опора, Папаша, какой-то незнакомый Кзуме мужчина, Пьянчуга Лиз, ледащая Лина, Йоханнес и еще одна женщина — Кзума видел ее впервые.

Все, кроме Папаши, Йоханнеса и Пьянчуги Лиз, были трезвые.

Кзума, сынок, — приветствовал его Папаша, — я знаю, ты хочешь поставить мне выпивку, небось не забыл своего обещания?

— Он и так хорош, — сказала Опора и ткнула Папашу локтем.

— Сукин ты сын, Кзума, — лепетал Йоханнес.