– Твоя мать дала тебе новый ключ от квартиры?

– Да, сэр, дала. – Я достал из кармана брелок с ключами и продемонстрировал новенький, от которого отражался солнечный свет.

– Ты знаешь, почему поменяли замки?

– Из-за Тилтона.

– Не следует тебе называть отца по имени. Скажи: «Из-за моего отца».

– Нет у меня такого ощущения.

– Какого у тебя нет ощущения?

– Не чувствую я, что он мне отец.

– Но он – твой отец, и ты должен относиться к нему с уважением.

– Мне кажется, что ты – мой отец.

– Это приятно, Иона. И я каждый день благодарю Бога за то, что ты – часть моей жизни.

– Я тоже. Я хочу сказать, что ты – мой дедушка.

– Твой отец – не первый кандидат на уравновешенное отношение с твоей стороны. Слово «уравновешенное» тебе понятно?

– Да, сэр, – без крайностей.

– С ним не так просто не впасть в крайность, но ты должен всегда относиться к нему уважительно, потому что он – твой отец.

Когда мы проходили мимо людей, которые сидели на крыльце, они здоровались с дедушкой Тедди, а он здоровался с ними и махал рукой. Иногда водители проезжающих автомобилей нажимали на клаксон и выкрикивали его имя, и он в ответ приветственно махал им рукой. И мы встречали пешеходов, которые прогуливали собак или тоже решили пройтись в такой хороший день. Они заговаривали с ним, или он – с ними. Но, несмотря на все это, он продолжал возвращаться к главной теме.

– Ты должен его уважать, Иона, но при этом соблюдать осторожность. То, что я собираюсь тебе сказать, Иона, не должно убавить твоего уважения к отцу. Если это произойдет, я очень огорчусь. Но огорчусь еще больше, если не скажу тебе всего этого… У меня появится причина сожалеть о том, что оставил все при себе.

Я понимал: к тому, что он собирался мне сказать, я должен отнестись серьезно, так же, как ко всему, услышанному в церкви. Так я это воспринимал: дедушка в роли пастора, только речь пойдет не о значении какого-то церковного псалма, не о Вифлеемской истории, а о моем отце.

– Твоя мать – удивительная женщина, Иона.

– Она идеальная.

– Почти. Идеальных людей в этом мире нет, но ее отделяет от идеала что-то ничтожно малое. В свое время наши с ней мнения о твоем отце разделяли мили, а теперь – дюйм или два. Но это важные дюйм или два.

Он остановился, вскинув голову, долго смотрел на дерево, и я тоже посмотрел, но не мог понять, что его заинтересовало. Не увидел ни белки, ни птицы, никого.

Заговорил он, когда мы двинулись дальше.

– Я надеюсь, что нашел правильные слова. Твоя мать даже сейчас исходит из того, что изначально твой отец – хороший человек, у которого добрые намерения, который хочет все сделать правильно, но в детстве с ним обходились плохо, его это испортило, а еще он слабак. Насчет слабака я с ней полностью согласен. И нет никакой возможности узнать, правда ли случившееся с ним в детстве, потому что других доказательств, кроме его слов, нет. Но даже если все это и правда, в детстве плохое случается со всеми, и это не означает, что мы можем причинять боль другим, поскольку когда-то ее причиняли нам. Ты понимаешь, о чем я?

– Да, сэр. Думаю, да.

– Твой отец собирается развестись с твоей матерью.

Я чуть не запрыгал от радости.

– Хорошо. Это хорошо.

– Нет, малыш. В разводе ничего хорошего нет. Это грустно. Иногда без этого не обойтись, но это нехорошо.