— Ладно, Мирабель, — он глубже обычного затянулся сигаретой. — Думаю, мы друг друга поняли. Мне не нравятся одни вопросы, тебе не нравятся другие. Быть может, ты даже трахался с ней, не знаю, парень, — он явно заметил, как я напрягся. — Но, повторяю, это не мое дело. И больше об этом не спрошу. Даже думать об этом не буду. Но окажи мне одну услугу, ладно? Не зови меня Красной Рукой. Я знаю, что Рейвич паршиво поступил с тобой в джунглях. Слышал, что ты там едва концы не отдал. Но усеки одно: ты здесь в меньшинстве. Мои люди следят за тобой постоянно. Это значит, что ты не захочешь огорчить меня. А если огорчишь, то я устрою тебе такое, мать твою, что залипуха от Рейвича покажется тебе сраным пикником на лужайке.

— Кажется, нам следует поймать этого джентльмена на слове, — вмешался Дитерлинг. — Верно, Таннер?

— Скажем, мы оба задели друг другу чувствительное место, — сказал я, прервав наконец долгое напряженное молчание.

— Ага, — согласился Васкес. — Мне это нравится. Мы с Мирабелем парни горячие и должны уважать чувствительные места друг друга. Заметано. А теперь пойдем пропустим по паре коктейлей, а Рейвич пока сделает свой ход.

— Не хотелось бы слишком удаляться от моста.

— Не проблема.

Васкес пробивал нам путь с безмятежной легкостью, расталкивая вечерних гуляк. С нижнего этажа одного здания, собранного из грузовых отсеков, доносились звуки аккордеона — медленные и величественные, как реквием. Снаружи прохаживались парочки — в большинстве не аристократы, а местные жители, правда, одетые со всей доступной им роскошью. Молодые люди, раскованные, симпатичные, с улыбками на лицах, присматривали местечко, где можно было перекусить, поиграть на деньги либо послушать музыку. Скорее всего, война так или иначе коснулась каждого; быть может, многие из них потеряли друзей или любимых. Но Нуэва-Вальпараисо располагался достаточно далеко от фронтов, где гуляла смерть, так что война не занимала главенствующее место в мыслях этих людей. Трудно было не завидовать им; трудно не пожелать, чтобы и мы с Дитерлингом могли зайти в бар и напиться до беспамятства — так, чтобы забыть о заводном пистолете, забыть о Рейвиче и о причине, которая привела меня на мост.

В этот вечер здесь были, разумеется, и другие. Например, солдаты в увольнении, одетые в гражданское, но мгновенно узнаваемые — с короткими агрессивными стрижками, гальванически накаченными мускулами, меняющими цвет татуировками на предплечьях и странным асимметричным загаром на лицах — пятно бледной кожи вокруг одного глаза, которым они обычно вглядываются в укрепленный на шлеме прицельный монокуляр. Здесь было не важно, на какой стороне ты воюешь. Солдаты всех армий и группировок и гражданские образовали пеструю смесь — как ни странно, не взрывоопасную, вероятно, благодаря присутствию в ней представителей милиции, которая патрулировала Демилитаризованную Зону. Патрульные были единственными, кому дозволялось носить оружие в пределах ДМЗ, и поэтому щеголяли в белых накрахмаленных перчатках, выставляя напоказ пистолеты. На Васкеса они не покушались, даже если бы мы не шли рядом с ним, так что нам с Дитерлингом было не о чем беспокоиться. Мы, наверное, смахивали на горилл, на которых натянули приличную одежду. Однако нас трудно было принять за солдат, которые только что пришли с фронта. Каждый из нас приближался к тому возрасту, который принято считать серединой жизни. На Окраине Неба это составляет сорок — шестьдесят лет — за историю человечества эти показатели почти не изменились.

Значит, остается еще столько же… Не густо.

Мы с Дитерлингом поддерживали форму, но не доводили себя до такого состояния, как местные вояки.