Но эти экскурсии прекратились задолго до рождения Лины. Вероятно, сегодня прогулка по складам мало кому могла доставить удовольствие: полупустые полки, покрытые пылью… А в некоторых хранилищах, по слухам, и вовсе не осталось товара…

В былые времена школьник, заглянув в зал, где высились горы банок сухого молока, громоздились ящики с бинтами, носками, блокнотами или — самое главное — сотнями тысяч электрических лампочек, преисполнялся гордости за то, что его город неимоверно богат. Но если устроить такую экскурсию сегодня, дети, скорее всего, просто перепугались бы.

Размышляя об этих грустных вещах, Лина терпеливо ждала, когда придет ее очередь подойти к стойке, за которой работала Лиззи. Добравшись наконец до подруги, она оперлась на прилавок и прошептала:

— Можем встретиться после работы? Я по дожду тебя у выхода.

Лиззи с готовностью кивнула. В четыре часа Лиззи появилась в дверях складов. Лина кинулась к подруге:

— Слушай, давай зайдем ко мне на минуту. Я хочу кое-что показать тебе.

— Конечно, — ответила Лиззи, и подружки отправились к Лине.

Лиззи тараторила без умолку:

— Ох, у меня так рука болит, просто кош мар. Пишу целый день, не переставая, а нам говорят экономить бумагу и писать самыми махонькими буковками, а теперь у меня жут кая судорога в запястье и в пальцах. А люди! Ох, какие они грубые! Сегодня вообще был ужас. Я говорю одному парню: «Не могу я вам выдать пятнадцать банок кукурузы, вам пола гается только три». А он мне: «Слушай, кон чай мне голову морочить, я только вчера этих банок паршивых целую кучу видел в магазине на Потт-стрит». А я ему: «Ну так, наверное, поэтому у нас их так мало и осталось», а он:

«Не умничай, ты, рыжая!» Кошмар, да? А что я могу сделать-то? Что мне, из воздуха эти банки достать?

Они пересекли Хакен-сквер, обогнули ратушу и пошли по Ровинг-стрит. На улице не горели три фонаря подряд, и вдоль домов легли черные тени.

— Лиззи, послушай. — Лина наконец прервала нескончаемый поток болтовни подружки. — Скажи мне, насчет лампочек — это правда?

— Что насчет лампочек?

— Что их немного осталось. Лиззи пожала плечами:

— Я не знаю. Нас ведь не пускают вниз, в хранилища. Все, что мы видим, — это рапорты, которые представляют доставщики: сколько вилок осталось в хранилище № 1146, сколько дверных ручек в № 3291, сколько пар детской обуви в № 2249…

— И что же написано в рапорте по электрическим лампочкам?

— А я его ни разу не видела, — беззаботно откликнулась Лиззи. — К этому рапорту и еще некоторым, например к витаминному, имеют допуск всего несколько человек.

— Кто?

— Ну, мэр Коул, конечно, и еще Висломордый.

Лина взглянула на подругу вопросительно.

— Да ты его знаешь, старый Фарло Баттен, начальник складов. Он такой придира, Лина, ты бы его просто возненавидела! Он записы вает нам опоздание, даже если мы придем на работу в две минуты девятого, и стоит у нас над душой, когда мы пишем, а это ужасно, потому что у него так воняет изо рта, а потом он тычет пальцем в строчку, которую ты толь ко что написала, и нудит: «Это слово не разо брать, то слово тоже не разобрать, эти цифры неразборчивы». Любимое словечко у него — «неразборчиво».

Когда они наконец добрались до дому, Лина на секунду заглянула в лавку, чтобы поздороваться с бабушкой, а потом подружки поднялись по лестнице в квартиру. Лиззи жаловалась, как это ужасно — стоять на ногах целый день, как у нее болят от этого колени и как жмут башмаки, — и прервала свои жалобы только на секунду — поздороваться с миссис Эвелин Мердо, которая сидела у окна с Поппи на руках.