– Негр, химию знаешь?

– Нет.

– Может, выручишь? Сколько сдерешь?

Быстрые, выпуклые глаза Вальяно подозрительно глядят по сторонам.

– Пять писем, – тихо говорит негр. – Согласишься на пять – скажешь.

– Кому писать, матери? – спрашивает Альберто. – Как она?

– Хорошо, – говорит Вальяно. – На пять согласишься – скажешь.

Холуй сел. Он тянется за хлебом. Арроспиде бьет его по руке, хлеб подпрыгивает по столу и падает на пол. Арроспиде ржет и наклоняется за ним. Вдруг перестает смеяться. Лицо его показывается снова – оно серьезно. Он встает, протягивает руку, хватает за глотку Вальяно. «Нет, каким надо быть скотом, чтобы при полном свете шнурки перепутать! Воровать тоже надо умеючи, хоть бы и шнурки». – «Я не заметил, что он черный», – говорит Вальяно, вытягивая шнурок из ботинка. Арроспиде хватает шнурок, он успокоился. «Не отдал – схлопотал бы в рыло», – говорит он. Хор нежно, медоточиво заводит свое «ай-я-яй!». «Ладно, – говорит Вальяно. – Еще перерою твой шкаф до конца года. Как же мне без шнурка? Продай, Кава, ты у нас коммерсант. Эй, вшивый, не слышишь, тебе говорю?» Кава быстро поднимает глаза от пустой кружки и в ужасе глядит на Вальяно. «Чего? – говорит он. – Чего?» Альберто наклонился к Холую:

– Ты уверен, что видел вчера Каву?

– Да, – говорит Холуй. – Уверен.

– Никому не говори. Тут что-то нечисто, Ягуар сказал, билетов нету. Посмотри на дикаря.

Свисток. Все вскакивают и бегут во двор, где, скрестив руки, со свистком во рту, их поджидает Гамбоа. Лама улепетывает. «Я ей скажу – не видишь, из-за тебя срезался по химии, совсем по тебе сохну, Золотые Ножки, не видишь? Возьми двадцать солей, что мне дал Холуй, только не мучай ты меня, не томи, хочешь – писем тебе напишу; только б не запороли по химии, Ягуар не продает билетов, ни одного вопросика; не видишь, положение у меня – хуже Худолайкиного». Взводные еще раз пересчитывают кадетов и докладывают сержантам, а те – Гамбоа Пошел мелкий дождик. Альберто трогает коленом ногу Вальяно. Тот искоса смотрит на него.

– Ты, негр, три письма.

– Четыре.

– Ладно, четыре.

Вальяно кивает и проводит языком по губам в поисках последних крошек.

Первый взвод занимается в новом корпусе, -на втором этаже. Здание, хоть и новое, уже облупилось, и пятна сырости испещрили его; к нему примыкает уставленный грубыми скамьями актовый зал, где раз в неделю кадетам крутят фильмы. Моросит, и мокрый плац похож на бездонное зеркало. Обутые в ботинки ноги ступают на блестящую гладь, опускаются и поднимаются в такт свистку. Ближе к лестнице ребята припускают рысью; подошвы скользят, сержанты орут. Из класса виден асфальтированный двор, по которому чуть не каждый день идут к своим корпусам четвертый курс и псы с третьего под градом плевков и снарядов, которыми их осыпают старшие. Негр Вальяно швырнул один раз деревяшку. Раздался вопль, и по двору метеором промчался пес, зажимая рукой ухо; сквозь пальцы лилась кровь, расплываясь темным пятном на сукне куртки. Взвод сидел без увольнительной две недели, но виновника не нашли. А когда их наконец выпустили в город, Вальяно принес на тридцать кадетов по две пачки сигарет. «Жирно будет, – ныл он. – Хватит по пачке на рыло». Но Ягуар и его приближенные сказали твердо: «По две, или соберем Кружок».