– Где же они? – спрашивает Шара. – И где тот друг, на встречу с которым вы меня привели?

Монахиня идет к каменной полке и разливает чай в две чашечки.

– Они еще не пришли?

– Они здесь, – говорит монахиня.

И сбрасывает свою хламиду. Спина ее обнажена, а под одеянием не обнаруживается ничего, кроме меховой юбки.

Она поворачивается и передает Шаре чашку: теплую, словно бы посудина грелась на открытом огне. «А ведь она всего лишь подержала ее в руке», – думает Шара.

– Выпей, – говорит монахиня. – Согреешься.

Но Шара не пьет и подозрительно оглядывает монахиню.

– Ты мне не веришь? – спрашивает та.

– Я вас не знаю.

Монахиня улыбается:

– Ты уверена?

Огонь костра отражается в ее глазах, которые вспыхивают, как оранжевые драгоценные камни. И, даже когда женщина отступает от костра, на лице ее сохраняется теплый, трепетный отсвет.

Свет во тьме.

Нет. Нет, нет. Этого не может быть.

– Олвос? – шепчет Шара.

– Умница ты моя, – улыбается монахиня и садится.

– Ты не отпила, – говорит Олвос. – Попробуй, вкусно.

Шара, заинтригованная, отпивает из каменной чашки и обнаруживает, что Божество право: какой теплый, пряный настой, от него словно бы уголек в животе загорается и греет. И тут она понимает, что вкус ей знаком:

– Стойте… Это же… чай!

– Да. Сирлан. Из Сайпура. Мне он тоже пришелся по душе. Хотя, признаюсь, проще убиться, чем достать его.

Шара ошарашенно таращится на нее, на чашку, на костер, на лес за спиной. Потом выдавливает:

– Но я… я думала, ты ушла…

– Я и ушла, – невозмутимо говорит Олвос. – Обернись еще раз. Ты видишь Мирград? Нет. Так что я действительно ушла, и мне это очень нравится. Здесь мне хорошо, сижу, кругом тихо-спокойно, никто от раздумий не отвлекает.

Шара сидит и думает: «Неужели после всего, что случилось, я угодила прямиком в западню?»

– Ты, наверное, думаешь, – говорит Олвос, – что я заманила тебя сюда, чтобы отомстить.

Шара даже не пытается скрыть испуг.

– Что ж, я ушла, но я все еще Божество. И это – мои владения. – И Олвос похлопывает по бревну, на котором сидит. – Я с ними ни за что не расстанусь. А сердца тех, кто приходит сюда, открыты мне. Ты, Шара Комайд, правнучка Авшакты си Комайда, последнего каджа Сайпура, думаешь, не заманила ли я тебя сюда, чтобы уничтожить, воспользовавшись тем, что ты пришла одна и без охраны. Уничтожить в отместку за преступления твоей семьи, твои собственные и за бесчисленные беды, которые принесли ваши законы и войны.

Глаза Олвос ярко блестят, словно бы под веками у нее скрыты огненные кольца. А потом пламя в ее глазах угасает.

– Но это будет невероятно глупым поступком. Глупым, дурацким и бесполезным. И я даже немного разочарована, что ты подозреваешь меня в таких странных намерениях. В конце концов, я не зря покинула мир, когда Континент решил стать империей. Причем я ушла не только потому, что это было неправильно. Это было, прежде всего, недальновидно: ибо время всегда заставляет платить за ошибки. Даже если ошибаются… Божества.

Шара все еще не может поверить, что все это происходит на самом деле, а не снится ей. Но Олвос настолько выбивается из ее привычных представлений о Божестве, что она даже не знает что и думать: это действительно богиня? Тогда почему она ведет себя как рыбачка или портниха?

– Значит, поэтому вы покинули Континент? Потому что вам не понравилась идея Великой Экспансии?

Олвос достает длинную тонкую трубку.