Шара допивает чай и вспоминает, что же так обеспокоило ее, когда она читала дневник Ефрема.

– Это вы подложили ему на стол дневник солдата армии каджа? Потому что я хорошо знаю Ефрема: он ни за что не пропустил бы документ такой важности.

Олвос кивает с растерянным видом:

– Да, я. И это, похоже, мое самое главное упущение. Я надеялась, что он прекрасно поймет – это абсолютно секретные сведения. Но он не понял. Он решил, что этой информацией нужно поделиться со всеми… Он ведь думал, что особой правды не бывает. Он служил истине – как он ее понимал. Это было его главной добродетелью – и именно это привело его к гибели.

– Но… что такого особенного было в тех письмах? – удивляется Шара. – Черный свинец?

Олвос откладывает трубку:

– Нет, нет. Впрочем, отчасти и да… Хотя ладно. Вот смотри, тебе не кажется удивительным, сударыня Шара Комайд, что твой прадедушка сумел изобрести этот черный свинец?

– Он ведь ставил эксперименты на своей домашней джиннифрите, я правильно поняла?

– Да, – мрачно отвечает Олвос. – Это истинная правда. Но даже так, разве шансы на получение такого необычного материала не ускользающе малы, как тебе кажется?

Шара лихорадочно перебирает в голове все, что запомнила, но не находится с ответом.

– А тебе не кажется, – медленно произносит Олвос, – что создание черного свинца – это самое настоящее чудо?

Это слово сдвигает камушек в мозгу Шары, и он падает в море ее мыслей.

Ефрем писал: «Мы очень мало знаем о кадже. Мы даже не знаем, кем была его мать».

– А ведь отнюдь не все способны творить чудеса, – вкрадчиво говорит Олвос.

Между стволов деревьев пролетает легкий ветерок, и угли ярко вспыхивают.

Ефрем писал: «Джиннифриты застилали постели, подавали еду, наливали вино своим хозяевам… Я даже представить себе не могу реакцию публики, если станет известно, что каджу прислуживали именно таким образом…»

В костер медленно закатывается бревно, похожее на кита в море.

А вот еще, когда она говорила с Жуговым: «Мое собственное потомство, мой родич из Благословенных пошел против нас и убивал нас, как скотину!»

В костер, кружась, слетают снежинки и умирают над огнем.

– Благословенные были легендарными героями, Шара Комайд, – тихо говорит Олвос. – Потомками Божеств и смертных. Их удача была такова, что самый мир приспосабливался к их нуждам.

У Шары голова идет кругом:

– Вы… вы что же, хотите сказать…

– Думаю, никто не догадался, кто его мать, – задумчиво замечает Олвос, – потому что никто этого даже вообразить не мог.

Олвос делает затяжку.

– Священники Жугова из кожи вон лезли, чтобы обеспечить поддержку среди сайпурцев, потому что именно на поставках сайпурской пшеницы и винограда держался Жугостан. Поэтому он предложил сдать внаем, – тут она брезгливо морщит нос – мол, фу, как это вообще пришло им в голову, – свою дочь сайпурцу, который бы сумел обеспечить бесперебойность этих поставок. На время, конечно. Никакой сексуальной подоплеки тут не было – ее отдавали в услужение, вот и все. Но тут случилось нечто неожиданное для Жугова: его дочь и человек, которому ее отдали в услужение, полюбили друг друга.

Естественно, они держали это в тайне. Для всех она оставалась его… горничной.

Шара чувствует, как Олвос овладевает холодный гнев.