Коридор закончился у занавеса из свинцовых литер, нанизанных на тонкие плетеные шнуры. Раздвинув его массивным телом, Смайк прошел вперед, и я двинулся следом.

В третий раз за сегодняшний день я попал в иной мир. Первым был пыльный и плесневелый букинистический магазин ужаски, вторым — жутковатое историческое сердце Книгорода, а теперь меня впустили в святилище букв, помещение, которое было целиком посвящено процессу письма и его изучению. Оно было шестиугольным, с высоким, сходящимся под острым углом потолком. Огромное окно закрывала тяжелая бархатная портьера. По остальным пяти стенам тянулись стеллажи и полки, на которых громоздились стопы бумаги всевозможных цветов и форматов. Склянки с реактивами, пузырьки, сосуды со всяческими жидкостями и порошками. Сотни гусиных перьев стояли на аккуратных деревянных подставках, стальные перья разложены в перламутровых шкатулках. Пузырьки с чернилами всех мыслимых оттенков: черные, голубые, красные, зеленые, фиолетовые, желтые, коричневые, даже золотые и серебряные. Сургуч, печатки, штемпельные подушечки, лупы различных размеров, микроскопы и химические приборы, каких я никогда прежде не видел. И все залито танцующим, теплым светом свечей, тут и там мигающих на полках.

— Моя буквенная лаборатория, — не без гордости объяснил Смайк. — Я изучаю слова.

Более всего сбивали с толку размеры помещения. Снаружи домик казался совсем крохотным и хлипким, и я никак не мог понять, как в нем поместилась такая обширная лаборатория. Мое почтение к искусству древних строителей Книгорода все возрастало, и я пытался запомнить как можно больше деталей этого удивительного места.

Повсюду шрифты. На окне бархатная портьера с узором из букв замонийского алфавита, по стенам между стеллажами — таблицы окулистов с различными шрифтами, грамоты в рамках, исписанные грифельные доски, крохотные бумажки для заметок, пришпиленные к стене булавками. Посреди помещения высилась исполинская конторка, заваленная рукописями и лупами, заставленная чернильницами. Вокруг на маленьких столиках лежали литеры всех размеров, вырезанные из дерева или отлитые из свинца. Рядами стояли бутылочки с типографской краской, каждая со своим ярлычком и надписью о годе и составе — точь-в-точь дорогое вино. С потолка свисали шнуры узелкового письма и покачивались гипсовые таблички с иероглифами. Тут и там громоздились странные механизмы, чье назначение было для меня полнейшейзагадкой. Пол был выложен серыми мраморными плитами, на них искусно выгравированы различные алфавиты: древнезамонийс-кий, пранаттиффтоффский, готический ужасок, друидические руны и так далее.

В центре виднелся в полу большой, сейчас закрытый люк. Неужели в лабиринт? В углу стоял небольшой ящичек с фолиантами — это были единственные книги, которые я здесь увидел. Не слишком богато для букинистического магазина. Может, библиотека где-то в пристройке?

— Есть еще кухонька и спальня, но большую часть времени я провожу здесь, — сказал Смайк, будто прочел мои мысли.

Никакой библиотеки? Но где же тогда его книги?

Только тут я заметил полку с лейденскими человечками[5]. Шесть маленьких искусственных существ буянили в банках и стучали в стекло.

— На лейденских человечках я изучаю звуковые характеристики текста, — объяснил Смайк. — Читаю им вслух стихи и прозу. Разумеется, они не понимают ни слова, но очень чувствительны к мелодике и интонации: от плохой лирики скрючиваются, как от боли, от хорошей — поют и танцуют. Печальный текст они распознают по тону и начинают плакать.

Мы остановились перед диковинным механизмом, — деревянным шаром, похожим на глобус, но без карты суши, зато с вырезанными на поверхности буквами замонийского алфавита.