Он видел во сне огонь, в огне метались змеи и волки, он слышал такие крики, от которых просыпался весь в поту. Старшие сестры тоже ворочались и вскакивали, но не желали выслушивать бессвязные истории непутевого братца. За ним даже в семье закрепились обидные прозвища, особенно после той глупой выходки с волчонком.

Рано утром через громкоговоритель объявили, что в городе вводится военное положение, вся власть переходит к стражам самообороны, а взрослым мужчинам, из числа приверженцев Всеблагого мученика, предлагается немедленно явиться для проверки. Только по радио не сказали «приверженцев», и все такое, по радио сказали грубо и обидно.

Отец оделся в чистое, закрутил вокруг головы красную повязку, но выйти из дома не успел. Напротив ворот затормозила длинная машина, из нее посыпались бравые парни с оружием. На лицах у них были повязки, исписанные изречениями из их святой книги, и на широких поясах у них тоже были надписи. Их главный, в высоком синем тюрбане, ударил отца кулаком в лицо. Отец упал, и сердце Никоса остановилось на мгновение.

В это краткое мгновение мир навсегда потерял светлый цвет.

Пока отца поднимали, мать успела схватить двух маленьких братьев и столкнуть их в каменный погреб. Они покатились по узкой лестнице, но ни один даже не пискнул. Мама хотела и Никоса отправить туда же, но он уперся.

Сестры разом завизжали, когда снаружи прикладом выбили окно в их комнату. Их любимые цветы перемешались на полу с осколками горшков и землей. Страж самообороны брал их книги, поднимал над головой и медленно рвал. Он смеялся и обзывал девушек на своем языке подлыми словами. Другой острым ножом резал перины и подушки.

Отец кое-как поднялся и выплюнул зуб. С его подбородка на чистую рубашку капала кровь. Мама больно скрутила Никосу руку, потащила по коридору и насильно пихнула в шкаф. Она успела в последний момент, за ней в коридор уже ворвались стражи самообороны. Никос искал выход, царапал ногтями узкую щель, но мама провернула ключ в замке.

– Молчи, молчи, умоляю тебя… – шептала она.

Никос прополз вдоль тюков со старым платьем вдоль рулонов кож и прижался глазом к другой щелке.

– У меня ордер на арест всех нарушителей пограничного режима, – сказал отцу высокий седой человек с боевым тазером на поясе. Голос этого человека был Никосу не знаком. Кроме того, незваный гость словно нарочно говорил с акцентом, чтобы подчеркнуть разницу между благородными сынами Единого и мерзкими безбожниками, окопавшимися в самом сердце крайщины.

– Вы, нечестивцы, давно обязаны были покинуть крайщину! – дико закричал вдруг седой человек. – Ваш президент приказал расстреливать наших детей в Пуршевичах и Черном Звоне. Вот и катились бы к своему президенту! Нечего вам делать на этой стороне границы! Или ты нарочно остался, старый дурак, чтобы следить и доносить своим дружкам?

Отца силой усадили на стул, но тут главарь снова ударил его, на сей раз чем-то железным. Отец упал и больше сам не поднялся. Мать завыла, и, словно в ответ ей, жутко закричала на женской половине одна из сестер.

Никосу вдруг стало чрезвычайно ясно – их пришли убивать. Не выселять за границу чужого теперь города, а убивать.

Человек с тазером махнул рукой, подскочили двое его помощников и куда-то поволокли отца. Из гостиной раздавался нескончаемый звон посуды – там рвали и крушили все, что попадалось под руку. Во дворе дважды выстрелили, добили собак в конуре. Никос этого не видел, но поймал затылком острую волну боли и сразу же понял, что это умирает Заноза, старая рыжая сука, мать троих щенков.

– Что вы делаете? – заломив руки, кричала мама. – Что вы творите, ведь мы соседи! Ведь я тебя помню, ты старший брат Зулейки, ты приходил к нам… – Она попыталась ухватить одного из налетчиков за рукав, но он оттолкнул ее с ворчанием.