Витебский инстинктивно подтянул брюки и увидел свое отражение в зеркале: один лишь блеск безумных глаз.

- Пожалуй, в нашем романе пора поставить точку, - улыбнулся Мотя. - Ты был прекрасен, Мирон. Мне жаль...

Витебский не услышал выстрела. С пробитой головой он упал на стол, зацепив недопитую бутылку коньяка, а потом сполз на пол. Кровь смешалась со стекающей темной жидкостью.

- Очень жаль, - повторил Мотя, вздохнув, и оглядел себя: не забрызгался ли он. В сторону Мирона он не смотрел. Потом взял шляпу и тихо вышел, прикрыв за собой дверь.

В "Золотом руне" было время вечернего гуляния. Мотя стремительно поднялся на второй этаж, прошел анфиладой комнат мимо бильярдного зала, мимо помещения, где играли в рулетку, мимо кабинетов ресторана, на ходу поздоровался кое с кем. Потом спустился к центральному входу, миновал двух величественных швейцаров, которым сунул на чай, а они предупредительно раскрыли перед ним дверь на улицу. Он вышел на площадку перед входом и направился к главным воротам, откуда обычно выезжали автомобили. Ворота медленно, с лязгом раздвинулись перед ним.

Свернув в противоположную сторону от того крыла, где находилась охрана, Мотя быстро вышел на оживленную улицу и через несколько минут поймал автомобиль.

В Москве становилось неуютно. Надо было срочно подумать об отдыхе. Мотя ехал на одну из своих квартир, о существовании которой знало считанное число особо доверенных людей, и прикидывал в уме, что возьмет с собой в предстоящий вояж.

Когда Елена очнулась и приоткрыла глаза, она увидела, что находится в незнакомой светлой комнате с высоким потолком. Она никак не могла сообразить, что с ней произошло и почему она здесь, на этой железной кровати с грубым постельным бельем. Но сама по себе комната ей даже понравилась, в ней было много воздуха и тишины.

А потом она увидела мужа. Артур Нерсесович сидел в кресле рядом с крохотным журнальным столиком, на котором в беспорядке лежали какие-то свертки. И на нем был странный зеленоватый халат. Елена сначала даже не узнала его: лицо, темное и горестное, обрюзгло, как от глубокой усталости.

- Ты проснулась, радость моя, - проговорил он, - наконец-то! Когда ты спишь, ты еще прекраснее.

Елена машинально поправила волосы и удивилась бледности и прозрачности собственной руки. С ней что-то случилось, но что? Как ни пыталась, она не могла ничего вспомнить, но напряжение вспоминания неожиданно отозвалось тянущей ломотой в висках.

- Я упала? Что со мной? - жалобно спросила она. - Почему-то болит и кружится голова.

- Это пройдет, моя радость, - так же размеренно сказал он, ну словно учил ее языку. Так говорят на пластинках, помогающих обучиться иностранному языку.

- Ты не хочешь сказать мне, что произошло, - пробормотала она. Ты заставляешь меня делать усилие, чтобы вспомнить...

А он молчал, забыв о своих терзаниях в эти дни, и радовался наступившему часу счастья: она очнулась, выкидыша не случилось, а ведь этого больше всего боялись доктора.

- Да не надо ничего вспоминать. Ты действительно упала, упала в обморок. Перемена давления, небольшой сосудистый криз. Все, Елена, все остальное нормально.

Она как будто не смела еще о чем-то спросить его, глаза ее заметались, но он потянулся к ней и ласково погладил проступающий под одеялом живот. Тогда она вздохнула и улыбнулась. И тут же вспомнила все: свою одинокую прогулку по городу, свой страх в телефоне-автомате, его голос, их встречу на Патриарших прудах, разговор... То есть она бы не смогла сейчас пересказать содержание этого разговора, но прощальный его смысл вновь наполнял все ее существо нестерпимой мукой.

Елене стало жутко, ей показалось, что она вновь теряет сознание, она побелела, а Артур Нерсесович мгновенно подскочил к ее кровати.

- Елена, - умоляюще сказал он, - ты нужна мне, понимаешь? Не думай о плохом...

Муж смотрел на нее властными, налитыми кровью глазами, которые в одно и то же время грозили, вожделели, молили.