Муж смотрел на нее властными, налитыми кровью глазами, которые в одно и то же время грозили, вожделели, молили...

Она молча поднесла его руку к своему лицу, прижалась щекой. Сердце ее разрывалось.

- Я - преступная жена, - заговорила она, как в бреду. - Жена, которая дошла до последнего предела. Я желала тебе смерти. Господи, так не может больше продолжаться... Сжалься надо мной...

Он издал какой-то звук, похожий на стон, лоб его, прижатый к ее телу, горел будто огнем. И Елена расслышала слова:

- Я не могу отпустить тебя, не могу... Позволь мне надеяться, что ты хоть чуть-чуть полюбишь меня... Когда-нибудь...

- Сжалься, - сквозь подступившие слезы сказала она, - я не в состоянии заставить себя любить. Этого не может никто. Но ты не чужой мне, нет. Только не требуй многого, прошу...

- Хорошо. - Артур Нерсесович выпрямился, провел ладонями по лицу, по волосам. - Я буду терпелив и неназойлив, Елена. Я не стану препятствовать тебе ни в чем. Только сохрани мне ребенка. Сохрани себя...

Грудь ее тяжело вздымалась, глаза закрылись. Никаких мыслей не было. В голове стояла душная непроглядная тьма.

- Армен... - прошептала она, - ты убил его?

Ответом ей была тишина. Женщина посмотрела туда, где несколько минут назад в кресле сидел ее муж. Оно пустовало.

На журнальном столике виднелась какая-то истрепанная, затертая книга, раскрытая на середине. Видно, Артур Нерсесович читал ее, пока она спала.

Елена приподнялась на локте и потянулась за ней. Ей бросился в глаза заплывший фиолетовый штампик больницы, а на открытой странице отчеркнутые кем-то слова: "Страсть не считается с правилами игры. Она-то уж во всяком случае свободна от нерешительности и самолюбия; от благородства, нервов, предрассудков, ханжества, приличий; от лицемерия и мудрствований, от страха за свой карман и за положение в мире здешнем и загробном. Недаром старинные художники изображали ее в виде стрелы или ветра! Не будь она такой же бурной и молниеносной, Земля давно бы уже носилась в пространстве опустевшая - свободная для сдачи внаем..."

Что думал, читая эти слова, ее муж? И что вообще он думает об их жизни вдвоем все эти последние годы, когда они совсем перестали разговаривать, а только делали деньги и развлекались?

Елена внезапно впервые осознала то, что не знает собственного мужа, как и он - не знает ее. Они жили, как чужие. За несколько месяцев близости с Ефремом она говорила с ним больше, чем за пятнадцать лет брака. И раскрылась душой... А иначе - так и сошла бы в могилу в молчании... Главное же - она испытала, что такое "любить".

- Ничто не повторится... - тихо проговорила она. - Я обречена...

Елене хочется спрятаться от этого видения, но оно настигает ее вновь и вновь. Вот и сейчас она опять закрывает глаза и видение возвращается к ней: большая гостиная в их доме, муж сидит в окружении компании гостей, и она входит. Взгляд неподвижен, на лице заледенела улыбка. Голосов не слышно, как и выстрела из пистолета, который она держит в руке. Пуля вонзается ему в сердце прямо посреди заполненной людьми комнаты. .

То, что Мирон Львович убит, охрана обнаружила далеко за полночь, когда большинство завсегдатаев "Золотого руна" уже разъехались. Охранникам показалось, что как-то слишком надолго уединился хозяин с этим Шклявым. Сначала в кабинет позвонили по телефону, а потом вломились впятером и обнаружили уже похолодевший труп, плавающий в луже крови и пролитого коньяка.

Шклявый, конечно, улизнул, и не составило большого труда догадаться, как именно он это сделал.

Позвонили Костику домой и на дачу, но тот, видно, после пережитых потрясений залег в нору. Родственники не знали, где он. У самого Мирона Львовича никого близких не было. Он жил один.

"Золотое руно" в одночасье лишилось своей верхушки. Оставался Генрих Карлович Шиманко, но для охраны это была недосягаемая величина.