Даже сейчас, сидя с Семеном в "Утесе" за бокалом хорошего вина, он представлял, как войдет, что скажет... И понимал: от него может потребоваться как раз спонтанность действий, быстрая реакция, а не те нудные мизансцены, сродни театральным, которые он с маниакальным упорством выстраивал в своем мозгу.

Он только что рассказал Семену историю гибели Павлычко и Витебского, которую выложил ему Колян. С ним они несколько часов назад повидались накоротке в метро "Арбатская".

- Вот так Мотя! - хмыкал Звонарь. - Я давно подозревал, что он имеет поддержку в конторе. На них и пашет в основном... Уж больно независимый. Ни разу не сидел. Да такому в зоне - хана. Значит, застрелил, говоришь? Мирона этого?..

- Там еще паяльник валялся на столе, - усмехнулся Федор. - Видно, хотел прижать его Витебский.

- Но, скажи, нервы какие? - продолжал удивляться Семен. - Убил и ушел, как ни в чем не бывало. А ведь посмотришь: баба бабой!

- Внешность обманчива... - вздохнул Федор и потянулся за сигаретами. У него-то нервы явно пошаливали.

Семен как будто бы понял его состояние и осторожно принялся убеждать товарища, что лезть ему на рожон нет никакой необходимости.

- Что тебе это "Руно"? - спрашивал он. - Пусть небо коптят. Им все равно уже не подняться. Теперь Купец может из подполья вылезать, с ним связь наладишь, а тут риск все же...

Но Федор знал, что ни к какому Купцу дорожки ему уже нет.

Что-то новое узнал и почувствовал он за эти немногие месяцы. И это новое вошло в него и не даст скатиться опять до заурядного блатного.

- Нет, - сказал Федор. - Я уже пойду до конца. Жаль, Мирона убрали. Он ведь так любил костры... Когда машина Крота горела, глаз не сводил... Вот Костик остался еще... Тоже фрукт...

- Да ты террорист прям... - неодобрительно покачал головой Семен. - Неужели, блин, квалификацию сменишь?

- Что, я детский садик или роддом захватывать собираюсь? обиделся Федор. - Ты мне мозги не засерай чепухой. У меня своя путь-дорожка... Сначала женюсь, а там посмотрим.

- Свадьба-то не отменяется? - засмеялся Звонарь.

- Точно в срок, - жестко сказал Федор, вставая. - Мне пора, давай игрушки, которые Мишка передал. Он тут меня два дня инструктировал...

Семен вздохнул и поставил перед Федором маленький пакетик с ручками. На боках пакетика красовалась полуобнаженная красотка.

"Ну и сколько их там погибнет? - думал Федор, продолжая мысленно спор с Семеном и правя свои "Жигули" в сторону дома на Смоленской. - Днем ресторанной обслуги нету. Ну, влипнет кто-то из охраны. Так ведь тот же змеюшник... А если посчитать по сравнению с тем, сколько концы отдает по воле правительств или в катастрофах на транспорте... Нет, это слишком смешно, этим меня не собьешь..."

Он вспомнил статейку о тех, кто кончает самоубийством в этом огромном городе, об отчаявшихся, обнищавших, заброшенных, съедаемых тоской и одиночеством.

Нет, Москва, как жирная тифозная вошь, выживет, даже если вся остальная Россия подохнет. Сотни тысяч беженцев, чеченская война, голодовки для сытно отрыгивающей Москвы это всего лишь поднадоевшие телесюжеты; щелчок и все забыто, как будто и нет этого ничего, и внимание толстомясой физиономии переключено на привычные телесериалы.

Федор сам не догадывался, как ненавидит этот город. Он бы взорвал его, с его казино и борделями, банками и бутиками, с нахрапом его "шерстяных" и покорностью быдла.

"Я - вор в городе воров, значит, я не делаю ничего особенного", подумал он, и ему стало даже скучно.

Дома на автоответчике ему пробормотала какие-то нежные слова Светлана, а следующим был Артур Нерсесович, который спросил, не знает ли он, что случилось с Витебским.