— Нет, нет, — сказал он, — я не могу потерять ни одного-единственного дня. — И он поочередно улыбнулся им всем.

— Сколько времени вы пробудете в Мексике? — спросила мисс Фрей.

Но он только улыбнулся в ответ.

Миссис Моррис заиграла шотландскую балладу, она хотела помочь развлечь общество. Мак-Кенци с испуганным лицом прислушался, а потом внезапно запел, взяв слишком высокую октаву. При всей стремительности взлета, в голосе его ощущалась такая же хрупкая неуверенность, какая, видимо, отличала его характер вообще.

Песня была очень длинная, а прекрасные ее слова говорили большей частью о язычниках, тумане и о парусе судна, которое так никогда и не вернулось…

Всякий раз, когда он приближался к рефрену, дамы, затаив дыхание, смотрели вниз, в пол. После последнего рефрена весь вестибюль зааплодировал.

— Шотландия! — воскликнула мисс Пибоди. — Язычники! Должно быть, там чудесно!

— Там all right! — ответил Мак-Кенци.

«Он чуть не плачет, — сердито подумала миссис Моррис и заиграла новую балладу, а он тотчас снова запел. — Они все одинаковы. Выпевают из своей души свою же географическую отдаленность от мест, где родились, от точки на карте, откуда им никогда не уйти. Столь сильно чувство и столь мало дарование! Текст варьируется не очень… тысяча миль от родного дома, поезд гудит вдали, зеленая трава там же — дома, там же — дома — длинные-предлинные степи…»

Она помогла преодолеть самое трудное место с мелкими пассажами, но, когда его голос выдерживал, игра ее звучала словно шепот. «Сегодня — Шотландия. Завтра — рыдания немцев. Или кого-то из Иллинойса, из Каролины, да кого угодно, не из Сент-Питерсберга».

Один лишь раз ее слушатели вкусили неясные обращения к ним в окружающем мраке. Лица их — светлые пятна, аплодисменты их катились ей навстречу, словно морские буруны. Постепенно они подходили все ближе, ближе, пока не очутились вплотную за ее спиной. Хотя слушатели редко замечали, какую музыку она играет, прежде чем она не остановится.

Мак-Кенци снова достались аплодисменты. Элизабет Моррис опустила руки, и совершенно внезапно и безнадежно ее охватила непростительно сокрушающая тоска по дому.

Тут же, после последней из исполненных баллад, он, сопровождаемый роем пожеланий благополучия, простился и ушел. И никто никогда ничего больше о нем не слышал.

18

Ранним утром Тим Теллертон обычно держал путь по заросшим травянистым полям к плавательному бассейну и прохладным аркадам. Иногда он читал газету, но большей частью спокойно сидел, слушая крики детей и непрерывный шум воды в бассейне. Несколько раз, когда Баунти-Джо приходил туда, он вставал, чтобы уйти, поднимал руку для рассеянного приветствия и возвращался тем же путем в город.

Однажды утром Джо подошел к его столику и рассказал, что теперь он одолел самый высокий трамплин.

— Приятно слышать! — ответил Теллертон. Джо подбежал к трамплину и вскарабкался наверх.

— А ну, держитесь подальше! — крикнул он юнцам, барахтавшимся в бассейне.

Напряженное ожидание свело его плечи, и он слишком долго ждал, прежде чем нырнуть. Но надежда на разговор не оправдалась. Подплыв обратно к лестнице, он увидел, что под аркадой уже никого нет.

Назавтра Джо подошел к Теллертону и сказал, что книгу прочитал и что она ему не понравилась.

— Почему? Плохо написана?

— Не знаю. Не понравилась.

— Что, там не нашлось никого, умеющего нырять?

Джо нахмурился.

— Вы хотите рассердить меня, — сказал он.