Только Алена обосновалась в ее однокомнатной квартире на правах сердечной подруги и компаньонки, только почти что искренне прониклась люциферианской философией, как все испортил пьяный лихач. Вику было чисто по-человечески жалко до слез, жалко было и спокойного житья.
Алена, прикладывая висящую на ключах блямбу к контактному замку домофона, удивилась. Будучи человеком легким, она быстро сходилась с людьми и столь же быстро их забывала. А вот сейчас пробило до какой-то щемящей боли.
— Потому что она ничего от меня не хотела, — подумала Алена вслух, входя в подъезд. Продолжила она уже мысленно: «Потому, что Вика действительно была моей подругой и принимала меня такой, какая я есть».
Лифт опять гудел где-то далеко наверху, и на третий этаж проще было подняться пешком. Алена, несмотря на свою любовь к удобствам, рассудила, что ждать ей лень и почти сразу же об этом пожалела, поскольку на черной лестнице свет не горел. Вот поскользнешься сейчас, а потом объясняйся с врачами, размахивай сколько угодно московским полисом.
Или стукнет кто-нибудь по голове…
Искомый кто-то словно проявился из темноты, хотя спрятаться на крохотной лестничной клетке было негде, и неожиданно приятным голосом поинтересовался:
— Алена Модина? Очень рад, давно вас жду.
От неожиданности Алена даже не нашлась, что ответить. А глаза незнакомца вдруг стали явственно видны, словно подсвеченные фонариком, потом сделались неожиданно глубокими. Она ухнула в них, как в озеро, под аккомпанемент фразы:
— Неужели вас не учили, что чужое брать нехорошо?
— Не брала я его! Не…
Соврать не получалось, слова застыли в горле.
Пришла она в себя все на той же площадке, крепко вцепившись в перила.
Голова кружилась, во рту разливался мерзкий привкус меди, как будто лизала дверную ручку. Никаких следов жизни вокруг не наблюдалось, кроме застарелой табачной вони. Не было и незнакомца — померещился он, что ли? «Да что же это со мной сегодня?» — удивилась Алена и опрометью взлетела вверх по лестнице.
Дома она первым делом включила магнитофон — старый концерт БГ, ткнула в клавишу хозяйской кофеварки и вскрыла банку «вискаса» для серого лохматого котенка по имени Подарок, которого ей действительно подарили в метро какие-то хипповского вида девицы.
Выпила одну за другой две чашки кофе. Подарок, сил которого по малолетству на всю банку корма не хватило, влез по штанине на колено, устроился там и сонно заурчал, как маленький трактор. За стеной зазвучала, словно по заказу, очередная песня, как раз подходящая ко времени года.
Упоминание о похмелье заставило Алену задуматься. Вроде же не пила, а вот мерещатся всякие…
Будучи сама психологом по образованию, она прекрасно понимала, что происшедшее можно списать на все что угодно, от комплекса вины до атмосферного давления. К тому же, единственный ее знакомый в этом городе психиатр еще на четвертом курсе подался в патологоанатомы, а любимым его диагнозом всегда было: «Пить меньше надо!»
В конечном итоге она списала все странности на очередной мутировавший грипп вроде прошлогоднего свинячьего и на легкое переутомление, возникшее непонятно с чего. Песню можно было слушать дальше, даже с удовольствием.
А Гребенщиков продолжал петь своим дивным голосом:
Алена выключила музыкальный центр, сняла с базы трубку и приступила к более насущной задаче — поиску денег. Пальцы привычно пробежали по клавишам, набирая номер.
— Галка? Привет! Ты как? Я вот с работы пришла, устала чего-то, башка кружится. Сижу одна, скучаю. Тоже скучаешь? А твой-то где? A-а… Мой все никак из Израиля вернуться не может, паршивец. Да, звонил вчера. Думает, на следующей неделе.
Между прочим, никакого сколь-нибудь «своего» у Алены в Израиле не числилось. |