– Скоро.

– А вы двое чем заниматься будете, пока она не вернется?

– Ничем. – В голосе брата определенно прозвучала нотка самозащиты. – Ну, по сети полазаем. Футбол посмотрим.

– Стивен… – начала Рени и осеклась. Ей не понравилась собственная вопросительная интонация. Как Стивену научиться самостоятельности, если она будет обходиться с ним, как с младенцем? Собственный отец всего пару часов назад засыпал его обвинениями, а потом вышвырнул из дома. – Стивен, я тебе верю. Позвони завтра, ладно?

– Ладно.

Телефон пискнул, и Стивен исчез.

Рени взбила подушку и вытянулась в кровати, пытаясь как‑то унять боль в голове и шее. Она хотела сегодня вечером прочесть статью в специальном журнале – такие вещи всегда стоит иметь в загашнике на случай переаттестации, – но слишком вымоталась. Разогреть в микроволновке замороженный обед, посмотреть новости. И попытаться не ворочаться часами в кровати от беспокойства.

Еще один вечер псу под хвост.

* * *

– Вы взволнованы, миз Сулавейо. Я могу чем‑то помочь?

У Рени перехватило дыхание.

– Меня зовут Рени. И так меня и называй, Ксаббу, а то я чувствую себя бабушкой.

– Извините. Я не хотел вас обидеть.

Узкое лицо бушмена было необычно серьезным. Он поднял галстук и начал внимательно изучать узоры на нем.

Рени стерла с экрана диаграмму, над которой трудилась последние полчаса, вытащила сигарету и сорвала зажигалку.

– Это ты извини. Я не имела права… В общем, я прошу прощения. – Она опустила плечи, глядя на плывущие перед небесно‑синим экраном клубы дыма. – Ты ничего не рассказывал о своей семье. Почти ничего.

Рени ощутила на себе его пристальный взгляд. Подняла глаза – Ксаббу и впрямь смотрел на нее, так внимательно, будто из вопроса о семье с помощью дедукции узнал что‑то о ее собственных проблемах. Недооценивать бушмена не стоило. Он уже осилил основы программирования и начинал залезать в области, от которых у многих других студентов случались истерики. Скоро он начнет задавать коды на уровне серьезного программиста. И все это – за каких‑то несколько месяцев. Если ради этого он учился ночами, Рени не представляла, когда он вообще спит.

– Моя семья? – переспросил он. – В наших краях это слово означает нечто иное. У меня очень большая семья, но вы, я полагаю, имели в виду моих родителей.

– И сестер. И братьев.

– Родных братьев у меня нет, хотя есть двоюродные. Есть две младшие сестренки, обе еще живут с моим народом. Там живет и моя мать, хотя она нездорова. – Судя по выражению его лица, вернее, отсутствию всякого выражения, та была больна серьезно. – Отец мой умер много лет назад.

– Прости. Отчего он умер? Если ты не против, расскажи…

– Сердце его остановилось, – ответил Ксаббу просто, но холодность его тона насторожила Рени.

Ксаббу часто был формален в разговоре, но очень редко – замкнут. Она напомнила ему о боли, которой он не желал делиться. Что ж, это ей понятно.

– А каково это – расти у вас? Наверно, совсем не так, как здесь.

Улыбка вернулась, хоть и едва заметная.

– Я в этом не так уверен, Рени. В дельте мы живем большей частью под открытым небом, и это, конечно, совсем не то, что под городской крышей – знаете, мне до сих пор иногда трудно бывает заснуть. Тогда я выхожу спать в сад, чтобы ощущать ветер, видеть звезды. Моя квартирная хозяйка думает, что я немного помешан. – Он усмехнулся и прикрыл глаза. – Но в остальном, мне кажется, детство остается детством.