– Школу? В болотах Окаванго?

– Не ту, что знакома вам, Рени, – без электронных стен и шлемов ВР. В такую школу я попал намного позже. Моя мать и ее родственники учили меня всему, что мне следовало знать. Я не говорил, что у нас было одинаковое детство, – просто я не вижу принципиальной разницы. Когда меня впервые наказали за непослушание, я забрел слишком близко к реке. Моя мать боялась, что меня утащит крокодил. Полагаю, вас в первый раз наказали за что‑то иное.

– Верно. Правда, электронных стен в школе не было и у меня. Когда я была девочкой, нам доставалась лишь пара устаревших микрокомпьютеров. Теперь такие поместили бы в музей.

– Мой мир тоже изменился со времен моего детства. Поэтому я и попал сюда.

– Что ты имеешь в виду?

Ксаббу покачал головой, неторопливо, с жалостью, будто это Рени была студенткой, вцепившейся в собственную нелепую теорию. Но когда он заговорил, то лишь для того, чтобы сменить тему.

– Рени, вы спрашиваете о моей семье из любопытства? Или какая‑то собственная проблема не дает вам покоя? Вы выглядите опечаленной.

На мгновение Рени едва не поддалась искушению сказать: «Нет, у меня все прекрасно». Как‑то не пристало учителю жаловаться студенту на домашние невзгоды, даже если оба, по сути, ровесники. Но она уже считала Ксаббу своим другом – довольно странным из‑за необычного происхождения, но все же другом. Непосильная нагрузка – растить младшего брата, присматривать за мрачным и склочным отцом – привела к тому, что Рени растеряла почти всех университетских друзей, а новых завести как‑то не получалось.

– Я… я правда беспокоюсь. – Она сглотнула, ненавидя собственную слабость, нелепые свои проблемы, но отступать было поздно. – Мой отец выкинул из дома моего младшего братишку – тому всего одиннадцать. Но папаше вздумалось упереться, и он не пускает Стивена назад, пока тот не извинится. А тот упрям не меньше – надеюсь, ни в чем другом он в отца не пошел. – Собственный гнев немного удивил Рени. – И тоже не сдается. Он уже три недели торчит у приятеля – три недели! Я его почти не вижу, почти не говорю с ним.

Ксаббу кивнул.

– Я понимаю вашу тревогу. У моего народа тот, кто ссорится с родней, тоже переезжает к другим родственникам. Но мы живем тесно и часто видимся друг с другом.

– Вот‑вот. Стивен все еще ходит в школу – я проверяла в учительской, – и мать Эдди, его приятеля, говорит, что с ним все в порядке. Я только не знаю, насколько ей самой можно доверять, вот в чем проблема. – Рени встала и, оставляя за собой дымный след, прошла к дальней стене, чтобы размять ноги. – Я талдычу им снова и снова, хотя мне все уже надоело. Двое мужиков – один старый, другой малый, но ни один не хочет признать, что ошибся.

– Но вы сказали, что ваш младший брат был прав  , – заметил Ксаббу. – Если он извинится, то выкажет уважение отцу, это верно, – но если он примет чужую вину, то подчинится несправедливости ради мира. Кажется, вы боитесь, что это будет для него дурным уроком.

– Именно. Его народ – мой народ – десятилетиями боролся против этого. – Рени сердито передернула плечами и затушила сигарету. – Да не в политике дело. Я не хочу, чтобы он решил, будто тот, кто силен, – прав; что, если тебя ударили, можно просто обернуться и найти кого послабее, чтобы врезать ему от души, для разрядки. Я не хочу, чтобы он кончил, как… как его…

Ксаббу посмотрел ей в глаза.