СЕНАТОР БИЛЛИНГС: А вы потребовали оплаты у Сенатора Уэгонера за это мнение?

КОРСИ: Нет, сенатор. Иногда я так не поступаю.

СЕНАТОР БИЛЛИНГС: Похоже, вам следовало бы так поступить. Сенатор Уэгонер не внял вашему бесплатному совету.

СЕНАТОР КРОФТ: Похоже на то, что он скорее всего, слушал вас невнимательно.

КОРСИ: В моем совете не было ничего обязательного. Я сообщил ему свое мнение, характерное для того времени. А что он там с ним сделал — уже его дело.

СОВЕТНИК: А не могли бы вы сообщить нам, в чем сейчас заключается ваше мнение? Что исследовательские проекты размерами с Мост — мне кажется, ваша фраза звучала так — «более не являются плодотворными»?

КОРСИ: Это по–прежнему является моим мнением.

СЕНАТОР БИЛЛИНГС: Которое вы предоставляете нам бесплатно?…

КОРСИ: Это мнение всех ученых, которых я знаю. Вы могли бы бесплатно получить его у тех, кто работает на вас. Мне пока хватает ума, чтобы не просить платы за то, что доступно всем.

Да, здесь они подобрались довольно близко. Возможно, Корси все–таки вспомнил по–настоящему важную часть той беседы и решил не рассказывать о ней в подкомиссии, подумал Уэгонер. Тем не менее, вероятнее всего, те несколько слов, брошенных Корси, когда он стоял у затянутого шторами окна своей комнаты, не так запали в его память, как в память сенатора.

И все же Корси понял, хотя бы отчасти, для чего строится Мост. Похоже, он вспомнил ту часть беседы, что касалась гравитации. К тому времени, он смог прийти к определенному заключению — хотя и кружным путем — обработав такое множество слов о Мосте. Но, кроме всего прочего, Мост и не представляет собой такой уж трудный предмет для понимания.

Но Корси ничего не сказал. И это молчание оказалось решающим.

Будет ли у него возможность как–то проявить благодарность в отношении стареющего физика, подумал Уэгонер. Нет, только не сейчас. А быть может и никогда. Боль и удивление Корси явственно проявились в том, что тот сказал, даже сквозь холодность официальной записи. Уэгонеру очень хотелось снять и то, и другое. Но он не мог. Оставалась лишь одна надежда на то, что когда придет время, Джузеппе увидит и поймет все, как целое.

На Корси перевернулась страница. Но остался еще один вопрос, требовавший ответа. Имелся ли где–нибудь на этих тысяча шестистах стенографированных страниц доклада, хотя бы один крошечный намек на то, что Мост оказался бы бесполезным проектом без того, что готовится у «Дж. Пфицнер и сыновья»…

Нет, ничего подобного не обнаружилось. Уэгонер со вздохом облегчения, который сам едва ли заметил, позволил докладу шлепнуться на стол. Все идет так, как надо.

Он подшпилил доклад и потянулся к своей корзине, обозначенной «Входящие документы» за досье на Пейджа Рассела, полковника Армейского Космического Корпуса, поступившим к нему с «Пфицнера» неделю назад. Он чувствовал себя усталым, и не хотел бы в таком состоянии решать судьбу человека на всю его оставшуюся жизнь. Но он сам попросил эту работу, и теперь должен ее выполнить.

Блисс Уэгонер не родился генералом. А как Господь — он оказался еще более неумелым.

5. НЬЮ–ЙОРК

Оригинальный феномен, который попыталась объяснить

гипотеза о душе, по–прежнему остается незыблемым. ГОМО

САПИЕНС действительно имеет некоторые отличия от других

зверей. Но в то время, как биологические различия и их

следствия четко описаны, «мораль» человека, его «душа»,

его «бессмертие» — все это стало доступно лишь чисто

умозрительному формулированию и пониманию… «Бессмертие»

человека (настолько, насколько оно отличается от

бессмертия клетки какого–нибудь животного) состоит в

превосходящих время общих ценностях, системах символов,

языках и культурах.