— Не торопиться!

— Нет, — ответил Ганн. — Материал, который он сейчас передает, не представляет особой ценности. Когда же у нас в действительности будет лекарство…

— Но к этому времени он уже будет знать весь производственный процесс. А определить то, какое лекарство получается в результате — работа заурядная для любой группы экспертов–химиков. Ваш доктор Эгню по–крайней мере хоть этому меня научил.

— Я тоже так считаю, — подтвердил Ганн. — Что ж, я думаю, на этом мы закончим, полковник. Не беспокойтесь на сей счет. Мы займемся нашим шпионом, когда время будет подходящим.

Этим и пришлось Пейджу удовлетвориться. Слишком малое возмещение на упущенный сон, пропущенные свидания. За то, что он сперва решил предупредить об этом Пфицнера. За ту яростную борьбу в душе, стоившую ему столь многого. За то, что он поставил интересы проекта выше своей офицерской присяги и собственной безопасности. Этим вечером он выложил все, с определенной долей горячности, Энн Эббот.

— Успокойся, — сказала Энн. — Если ты собираешься вмешиваться в политику, связанную с этой работой, Пейдж, ты обожжешься вплоть до самых подмышек. Когда мы найдем, что ищем, то произведем величайший политический взрыв в истории. Но пока советую держаться от этого как можно дальше.

— Я уже обжегся, — загорячился Пейдж. — И как, черт подери, я могу стоять вдалеке или неподалеку? То, что здесь терпят шпиона — не просто политика. Это предательство, и не условное, а на самом деле. Ты что, намеренно засовываешь все наши головы в петлю?

— Намеренно, Пейдж. Этот проект для всех — для каждого мужчины, женщины и ребенка, живущих на Земле или работающих в космосе. Тот факт, что именно Запад вкладывает в него деньги — просто случайность. То, что мы здесь делаем, во всех отношениях настолько же антизападное, как и антисоветское. Мы собираемся разделаться со смертью во имя всего человечества, а не в интересах вооруженных сил одной из коалиций. Какое нам дело, кто первым получит лекарство? Мы хотим, чтобы оно было у всех.

— А Ганн с этим согласен?

— Такова политика кампании. Такова могла быть собственно идея и Хэла, хотя у него совершенно иные причины, иные суждения. Ты можешь себе представить, что произойдет, когда лекарство, излечивающее от смерти, нанесет удар по тоталитарному обществу? Конечно, оно не окажется смертельным для Советов, хотя сделает борьбу за власть между старыми и молодыми вождями еще более кровавой, чем сейчас. Очевидно, именно так на это смотрит Хэл.

— А ты — нет, — угрюмо констатировал Пейдж.

— Нет, Пейдж, я так не считаю. Я хорошо понимаю, что произойдет у нас здесь, дома, когда все это выплеснется наружу. Хоть чуточку задумайся, как это подействует только на одних только верующих людей. Что произойдет с жизнью после смерти, если тебе никогда не понадобится покидать этот свет? Взгляни на Правоверных. Они в действительности верят во все, что написано в Библии. И именно потому каждый год перерабатывают книгу. А ведь вся эта история выплывет наружу еще до конца их Юбилейного года. Ты знаешь лозунг Правоверных: «Миллионы живущих сейчас не умрут никогда»? Они имеют ввиду себя. Но что будет, если окажется, что это касается ВСЕХ?

Таково лишь начало. Подумай о том, как могут отреагировать страховые кампании. И что произойдет со структурой сложных процентов. Помнишь ту старую сказочку Уэллса о человеке, который прожил столь долго, что его сбережения разрослись до такой степени, что стали ключевыми во всей финансовой структуре мира — «Когда Спящий проснется» вроде бы. Что ж, теоретически это станет доступно для ЛЮБОГО, имеющего достаточно терпения и денег. И подумай о целом своде законов о наследстве. Это будет самый большой и жесточайший взрыв, который когда–либо переживал Запад.