Вышли на улицу; в глазах Тахи не было слез, и сухи были глаза Мак-Грегора, ибо смерть предстала им бесповоротно-будничная, словно бы давнишняя.

— Меня не нашли, я лежал в кошаре, задышка схватила, — говорил Али. — Стрельбу я слышал, все кончилось очень быстро, но только когда улетели вертолеты, я узнал, что стряслось.

— А где бойцы Затко? — спросил Таха.

— В горах укрылись. Но ты не ходи к ним теперь, Таха. Я им никому не велел до темноты спускаться. Ильхан хочет перебить всех наших, кого только сможет найти. Но по-моему, кази убить он не хотел. Ильхановцы прошли всю улицу, ища кази, и когда увидели его застреленного в джипе вместе с Затко, то испугались и стали бить себя по голове.

Таха глядел на немые долины, где широко легли опаловые тени от вершин, закрывших собою солнце.

— Знаете, дядя Айвр, что я обнаружил в Европе, — сказал он после долгого молчания. — Обнаружил, что европейцам известен лишь одни вид гнета — ущемление личности. Единственно такие ущемления знают они в своих чистых городах с крашеными стенами и обученными в школе, грамотными детьми, которые если болеют и мрут, то в больничной постели. Для них это комедия, посмешище, — морщась, кивнул он на горы и долины. — И видно, неизбежен какой-то конец здешнему невежеству. Но неужели нужны газы, химикаты, металл, вертолеты? Неужели нужно это все обрушивать на наши головы?

Мак-Грегор тяжело вздохнул в ответ.

— Они побеждают так запросто, — продолжал Таха, — и ничего не оставляют нам. Ни даже больных стариков. Истребляют нас полностью, под корень.

Мак-Грегор взглянул на Али, не возразит ли тот; но Али, привалясь спиной к камням стены, боролся с одышкой, ловил ртом воздух, и Мак-Грегор невольно подумал о том, во главе скольких восстаний стояли хворые старики, обессилевшие от погонь и бед. И у мертвого кази недаром лицо столетнего старца…

— Нужно собрать людей Затко, укрывшихся в горах, — сказал Мак-Грегор.

— Их и не сыщешь теперь, — сказал Таха. — Они все ушли.

— Есть ведь и такие, что остались наверху и ждут.

— Ждут чего? — сказал Таха. — Ничем теперь уже не вытащишь наших напуганных курдов из горных нор. Они ушли и не вернутся, и на этом конец всему общему делу.

— Так идем же, разыщем их, пока не поздно. Нужно их только убедить…

— А чем убеждать? — усмехнулся Таха. — Что у нас тут осталось? Как вы не понимаете, что всему конец. Голова наша лежит отсеченная, а тело убегает со всех ног, и ничем ни вы, ни я не остановим бегства.

— Значит, отдаешь все в добычу ильхану?

— Рано или поздно я убью его, — ответил Таха. — Это, пожалуй, все, что еще мне тут осталось.

— Нет, нет! — сказал Мак-Грегор. — Нельзя пускать все насмарку ради глупой и тщетной кровной мести.

— А что еще делать? — воскликнул Таха. — На грузовики напасть с шестью студентами и седьмым Ахмедом-дурачком?

— Выслушай меня, Таха, — сказал Мак-Грегор. — Надо идти в горы, растолковать надо курдам, что произошло и как ильхан подло убил кази и Затко, — и увидишь, они пойдут за тобой, преодолев страх.

— Вам не понять нашей курдской слабости, — возразил Таха. — Курд опечаленный теряет храбрость, а отчаявшийся делается хнычущим младенцем.

— Так не будем хныкать, пойдем за ними в горы.

— Я не хнычу, а просто не хочу себя обманывать. Пусть старый пес берет в добычу горы. Пусть берет оружие.