По улице, залитой светом ночных фонарей, склонившись друг к другу, шла пара. «Они», — подумал Егор и с силой закрыл окно. «А может, не они? Ты же не узнал их, не разглядел».

Сон не приходил.

Настя ждала, что Егор заговорит с ней, уведет от Феликса. Она и задерживалась у дверей гостиницы, думая, что Егор остановится. Но он прошел мимо, как проходят мимо людей незнакомых, ничем не примечательных, ненужных. И даже не взглянул в её сторону, не пожелал доброй ночи. И когда Павел Павлович, а вслед за ним Егор скрылись за стеклянной дверью гостиницы, Насте сделалось страшно. «Нет, нет, — стучало у нее в голове, — он меня не любит!.. И у меня нет никаких надежд. Никаких!» Она ощутила пустоту, будто земля из–под ног уплыла. И небо стало не небо, а… пустота. И стена гостиницы отдалилась, растаяла в сумраке вечера. И Феликс не Феликс. Он что–то ей говорит, но что?.. Зачем?.. Трогает её за локоть — зачем?.. Что ему нужно? И вообще: зачем он здесь?..

Будь Настя одна, она бы зажмурила глаза и убежала. Куда?.. Все равно куда. Бежала бы до тех пор, пока несли бы ноги. И там… за городом упала бы на землю и заплакала. Но бежать ей нельзя — рядом Феликс. Он что–то спрашивает.

— Ну согласись же наконец! Этот кретин просто опасен. Сегодня он меня с обрыва, завтра тебя с пятого этажа. Что ты молчишь? Ты спишь?

— Нет, Феликс, я не сплю. Я думаю.

— О чем?

— Об Аленке, о том, как она любит бригадира.

— Какая любовь?

— Ты видел, как она летит со своим катером?..

Как птица летит!..

— При чём тут Аленка и её любовь?.. У катера реактивный двигатель — в этом вся штука!

— Нет, Феликс. Аленка любит бригадира.

Настя придумала легенду о любви Аленки и бригадира и сама поверила в эту легенду. Ей надо было что–то говорить, и она говорила. Она говорила о своем, болевшем у нее внутри, говорила для того, чтобы возвратить себя к жизни и обрести силы. Минуту назад она с трепетом и страхом ждала одного только взгляда Егора, его знака, — он хотя и совершил ужасное, но не был ей страшен. И именно в эту минуту она решила окончательно, что любит Егора, она ощутила в себе любовь, почувствовала, почти увидела, как у нее вырастают крылья. Она готова была полететь за ним, полететь, как Аленка на своем катере, но Егор прошел мимо. И Настя сникла. В ней осталась одна тревога, тревога за себя, свое будущее, за то, что Егор странный и непонятный парень. Прав Феликс: сегодня он его с обрыва, а завтра… Кто знает, что он натворит завтра?..

— Слышал я, скоро заводская конференция комсомола? Опять автоматиков будете молотить?

— А ты бы тоже выступил. Как–никак технолог на стане.

— Я беспартийный большевик, элемент, можно сказать, несознательный.

— Почему? А бюро?.. Мы же тебя избрали членом бюро.

— Был членом да весь вышел. На днях мне исполнилось двадцать восемь, — так сказать, по естественной причине выбыл из рядов… Теперь осталось как в стихах… «Задрав штаны, бежать за комсомолом». Сами уж вы, без меня как–нибудь.

Эти последние слова Феликса привели Настю в чувство. Вспомнила она кругленького нагловатого Папа, Вадима Михайловича — и то, как они подносили подарок деду, как затем вели за столом неспешную беседу; поняла тревогу Феликса за карьеру брата, за свое собственное будущее.