– Терпимость, господин Малоссен… это… как вам сказать?.. это… осторожность, возведенная в метафизику.

Обходит стол. Весь сгорбленный. Длинная лоза, скрюченная ревматизмом.

– У меня еще есть престарелый отец, господин Малоссен, он жив до сих пор… Жюли его прекрасно знает… Дряхлый старик, которому все еще не сидится на месте… намного бодрее меня… промышленник, всю жизнь – в производстве кинопленки (отсюда и моя клиентура)… всю жизнь в разъездах… при этом панически боится самолетов.

Мы идем к выходу под руку.

– Каждый раз, как ему предстоит лететь самолетом, он отправляется в церковь помолиться, в кирху спеть псалом, в мечеть прочесть суру, не забывая заглянуть и в синагогу…

И, уже взявшись за ручку двери, добавил:

– И знаете, что он делает потом?

Нет, я не знал.

– Он звонит в авиакомпанию, чтобы убедиться, что пилот не верит в Бога!

Робкая улыбка, протянутая для прощального пожатия рука, открытая дверь.

– До свидания, господин Малоссен, вы очень правильно сделали, что зашли ко мне. Своего ребенка не доверяют, закрыв глаза, командиру авиалайнера, верящему в Вечность.

Вот о чем я думал, шагая по Бельвильскому бульвару, безотчетно косолапо выворачивая ступни и выпятив живот, когда Длинный Мосси и Симон-Араб выросли прямо передо мной как из-под земли. Черный великан и его рыжая тень, сорвиголовы моего приятеля Хадуша Бен-Тайеба.

– Ладно тебе заморачиваться, Бен, все же как-то рождаются.

– Пойдем, мы должны тебе кое-что показать.

– Кое-что очень важное.

Это «кое-что» лежало связанным среди ящиков со спиртным, и ему, пожалуй, было не слишком удобно. Молодой парень в костюме мышиносерого цвета, перетянутый бечевкой, как палка колбасы. Пай-мальчик, студент из хорошей семьи, попавшей в переплет. Вид у него был весьма помятый.

– Мы его взяли, когда он снимал на пленку Малыша.

– Вот этим.

Хадуш протягивает мне небольшую камеру, «супер-восьмерку».

Мое светлое чело прорезают морщины.

– И что, он плохо получился, наш Малыш?

Хадуш, Мосси и Симон перекидываются взглядом, который, очертив треугольник, возвращается к пасовавшему.

– Вчера вы заставили его разыграть театральное представление, у вас под дверью; почему бы сегодня ему не сняться на улице в кино!

(Пользуюсь случаем, чтобы напомнить им, что был не в восторге от этой затеи с распятием в красных тонах. Есть символы, которые негоже лапать грязными руками.)

– Смотря какой оператор попадется, Бен. Одним пальцем Симон поднимает студента и сует его мне под нос.

– Практикант у Ла-Эрса.

– Судейское семя…

(Сдается мне, если он выкарабкается из этой истории, данное прозвище пристанет к нему несмываемым родимым пятном.)

– Вчера утром он был там вместе со своим патроном.

– Он побежал за детьми, но мы ему отсоветовали.

– Стоп-кран и задний ход.

– Видно, не дошло.

– Упрямый попался.

«Упрямый» печально свисал с указательного пальца Симона, как половая тряпка. Он висел неподвижно, стараясь не шевелиться. Он бы и рад был что-нибудь сказать, но от страха будто язык проглотил.

– Теперь надо решить, что с ним делать.

– Да, это тебе не фунт изюма, за похищение судебного исполнителя такое можно схлопотать…

– Мне что-то не улыбается загреметь на двадцать лет из-за какого-то судейского семени.

Симон разжал согнутый палец, и «судейское семя» шлепнулось на пол, прямо на бутылки.